уж в Оракуле, в кабаке бесовском, чем тут, – прав был дедок-надсмотрщик, который Верховному Жрецу раба негодного всучивал.
Раза два оборачивался. Глядел, как барак отдаляется.
Пустой была площадь, только мусор повсюду валялся – час уборщиков еще не настал. На одном обрывке остались корявые буквы «ПОМОГИТЕ, ЛЮДИ ДОБ…»
Обойдя же ларь, густо истыканный этикетками с надписью цены, наткнулся Бэда на того самого дедушку, которого только что с благодарностью вспоминал. Лежал дедуля-надсмотрщик в синей своей, будто бы железнодорожной, тужурке, пятками и затылком в грязную мостовую упираясь, строгий, вытянувшийся. И совершенно мертвый.
Глядел пусто и скучно, а лицо у него было серое. Скоро уборщики придут, выметут мусор, клочки и обрывки, снесут в угол площади ящики и иное дерьмо и подожгут. И дедулю туда же, наверное, сунут, чтобы не разлагался. А может, похоронит его городская администрация, ежели он на службе числился.
Бэде до этого дела было немного. Только странно показалось, что на животе у дедка какой-то паренек примостился. Сперва Бэда паренька этого и не заметил, а после глянул и увидел: точно, сидит.
Босоногий, в одной только набедренной повязке, встрепанный мальчишечка лет, наверное, девяти или десяти, ясноглазенький, востроносенький. В носу ковырял задумчиво и на Бэду глазками постреливал.
– Привет, – сказал Бэда.
Паренек хихикнул. И видно было, что радостно ему.
– Ты чего здесь сидишь? – спросил Бэда.
Паренек огляделся.
– А что? – сказал он наконец. – Нельзя?
– Да нет, можно… – Бэда был растерян. – Только странно это.
– А чего странного?
– Так на трупе сидишь, – пояснил Бэда.
– А…
Мальчик поглядел на мертвого дедка и вдруг фыркнул, да так заразительно, что Бэда тоже улыбнулся. Хотя чему тут улыбаться? Ну, лежит за пивными ларями жмур. Положим, бывший знакомец. Мясо из рабской похлебки пальцами вылавливал и ел, это Бэда про него доподлинно знал. Ну, что еще? В купчих цену писал меньше, чем платили на самом деле. Так ведь кто этим не занимался? Все, почитай, занимались. Был, в общем, падлой средней руки этот жмур.
И все-таки что-то нехорошее было в том, что этот мальчик так на нем сидел. Бесцеремонно это.
Бэда так и сказал.
– Тебя как звать? – спросил мальчик, щурясь. – Я тебя, вроде бы, видел прежде.
– Бэда, – сказал белобрысый программист.
– Беда, – поправил мальчик. И зашелся хохотом. Едва не повалился, пятками задергал в воздухе, попкой сверкнул.
– Повязку намотай по-человечески, – строго сказал Бэда. Ему не понравилось, что мальчишка потешается.
– Иди ты со своей повязкой… Этот вот, – мальчик по жмуру постучал кулачком, – он же тебя Оракулу продал, да?
– Да…
– Говорил я ему, чтобы не делал этого. Ты ведь христианин, Бэда, верно?
– Ну. – Бэда заранее надулся. Ему немало пришлось уже выслушать по этому поводу. Бэда не был усердным христианином, как не был он усердным студентом, а теперь и сотрудником Оракула. Но переходить в иную веру не собирался.
– Так этот