не остались ли где люди. В половине двенадцатого он доложил Декатину, что «коричневых» в фонде нет. Тот, коротая время в теперь уже бывшем кабинете Ксенофонтова с бокалом виски, кивнул и взялся за мобильный телефон.
Старинные напольные часы в кабинете пробили полночь, и к воротам начали прибывать новые гости. Это была уже совсем другая публика. Кто-то приехал на роскошной иномарке, кто-то – на стареньких «Жигулях», а некоторые и вовсе пришли пешком. Объединяло их всех, и мужчин, и женщин, только одно – довольно крепкое сложение и густые шапки волос. Многие мужчины носили усы, бороды и бакенбарды. Охранники из ночной смены неизменно низко кланялись каждому, кто входил в калитку, а Царев провожал к стеклянным дверям подъезда, где Декатин также встречал приехавших поклоном.
В половине первого ночи поток иссяк. Странные гости безмолвно замерли вдоль стен зала приемов. Охрана заперла ворота, Царев привел в действие аппаратуру слежения и проверил посты. В зале, по сторонам от гроба, зажгли факелы. «Песня Сольвейг» затихла, и спустя мгновение одинокая скрипка заиграла «Реквием» Никколо Паганини. Казалось, что не музыкальный инструмент, а живое существо заплакало, зарыдало под каменными сводами. Музыка нарастала, билась о стены, точно запертая в клетку птица, – и вдруг стихла.
Переодевшийся в зеленую бархатную мантию Декатин поднялся на несколько ступенек лестницы, с тем чтобы видеть всех присутствующих. Вперед выступил седой старик с длинной белой бородой и зычным голосом произнес:
– О, Дэфтер, Стоящий у престола! Мы пришли.
Декатин-Дэфтер склонил голову и ответил:
– Настал час. Скорбь наша безгранична, как время. Горе наше необъятно, как океан. Слезы наши горьки, как сок растений. Ушел наш Владыка, Ксенф из Ксенфов. Простимся же с ним!
Пламя факелов заметалось, точно под порывами сильного ветра. Единый вздох прошелестел над головами собравшихся. Если бы в этот момент случайный человек, оказавшийся в зале, сумел пронзить взглядом невидимую грань, что отделяет привычный мир от мира скрытого, доступного не каждому, он увидел бы истинный облик тех, кто пришел проститься с погибшим.
Исчезла привычная для живущих в начале двадцать первого века одежда – вместо костюмов и платьев, вместо курток и джинсов появились шерстяные накидки, пестрые вязаные плащи, туники и камзолы, кожаные жилеты и юбки-килты. Изменились и сами обладатели столь удивительных одеяний. Их ноги увеличились, выгнулись в коленях назад, вместо ступней появились раздвоенные копыта. Но самая удивительная перемена произошла с глазами. Опушенные густыми ресницами, они теперь не выглядели человеческими – огромная радужка вытеснила белок, а черный зрачок посредине слегка вытянулся. Десятки этих необыкновенных глаз смотрели на Дэфтера, с которым произошла точно такая же метаморфоза.
– Сотворим же обряд Всемерной Печали, о сатра и сатрессы! – прогудел он, кривя большегубый рот. – Принесем