уже с удовольствием рассуждал о формах крупа и копытах, что меня ни в малейшей степени не интересовало, но мне занятно было наблюдать, с каким зачарованным, лестным вниманием смотрела на него снизу вверх Эдит. Такие женщины, кажется, владеют этой техникой с рождения. На ней был аккуратный костюм из льняного полотна голубовато-зеленого цвета, по-моему, он называется eau-de-nil, и маленькая плоская круглая шляпка без полей, сдвинутая чуть на лоб. В этом наряде она выглядела легкомысленной, но, по сравнению с матронами из Уэйбриджа с их оборками из органзы, не сентиментальной, а элегантной. Казалось, что она девушка сообразительная и с чувством юмора, а ее лицо, как я к этому времени уже успел заметить, было чрезвычайно привлекательно. Пока она рассматривала свою карточку и делала карандашом Чарльза пометки рядом с кличками лошадей, я наблюдал, как он смотрит на нее, и, наверное, именно в этот момент мне впервые пришло в голову, что он может испытывать к ней какие-то серьезные чувства. Не то чтобы это меня удивило. У нее было все необходимое. Эдит хороша собой, остроумна, и, как она сама отметила, ее можно не опасаться. Она была не его круга, но ни образом жизни, ни манерой речи нисколько не отличалась от людей, с которыми он привык общаться. Существует популярное заблуждение, что по поведению и манерам можно с первого взгляда отличить представителя среднего класса, пусть сколь угодно обеспеченного, от миллионера и аристократа. По правде говоря, в обыденном общении они почти на одно лицо. Конечно, круг знакомств аристократа значительно уже, что неизбежно влечет за собой чувство избранности, принадлежности к некоему закрытому клубу. И потому они склонны выражать свое ощущение социальной защищенности бесцеремонным и просто грубым обращением, что нисколько не мешает им самим, но больно задевает любого постороннего человека. Но, кроме этого (а грубости научиться очень легко), разницы в их поведении на людях почти никакой. Так что Эдит Лавери определенно была именно той девушкой, которая подходила Чарльзу.
Мы посмотрели пару забегов, но я чувствовал, что Эдит самым деликатнейшим образом пытается от меня избавиться, и потому, когда Чарльз неизбежно предложил выпить чая в клубе «Уайтс», я извинился и отправился искать остальных. Эдит оглянулась на меня с благодарностью, и рука об руку они направились прочь. Я нашел Изабел и Дэвида у одной из стоек с шампанским за трибуной, они пили теплый «Пиммз». Лед у официантов закончился.
– Где Эдит?
– Пошла в «Уайтс» с Чарльзом.
Дэвид надулся. Бедняга! Ему так и не удалось добиться, чтобы его пригласили в «Уайтс» в Аскоте, ни в старую палатку, ни, насколько мне известно, в новое, более современное помещение. Он руку бы отдал, чтобы стать там завсегдатаем.
– Здорово, – выговорил он, скрипя зубами. – Я бы не отказался от чашечки чая.
– По-моему, они должны встретиться с остальными из компании Чарльза.
– Не сомневаюсь.
Изабел, в отличие от него, молчала, только потягивала тепловатую жидкость, где, как полагается, плавали