между хатой и баней ближе к домашнему крыльцу стоял мужик, опершись на вилы. Он с опаской смотрел на солдат, предчувствуя неладное.
– Чего стоишь? Отворяй ворота, – приказал мужику Борщев, остальные бойцы довольно зашумели, приветствуя требования заместителя командира.
– А я гостей не жду, – твердым голосом ответил мужик.
Отряд как улей дружным гулом выразил недовольство.
– А кто тебе сказал, что мы гости? – Взял инициативу в свои руки Егор, видя, что их план проваливается, поэтому требует вмешательства. – В этой стране все – наше, все – народное, – продолжил он, указывая на красную звезду на папахе.
– Что-то я вас в помощниках не видел, когда зарабатывал горб, строя свой дом и как сорокожильный обрабатывал целинную землю, – все также без малейшего испуга отвечал мужик.
– Горбатого могила исправит, – встрял Коляскин, спрыгнув с лошади и самовольно отворяя ворота, сбитые из жердин.
Правдин снисходительно посмотрел на Коляскина, влезшего в разговор, как на верного пса, мол, тявкай, шестерка, работа у тебя такая. Увидев одобрение и поддержку в глазах Егора, Коляскин запаносил шутками, прибаутками в адрес хозяев, кулаков и прочих контрреволюционных и антисоветских элементов. Бойцы гоготали довольные, наслаждаясь своей наглостью и превосходством перед беззащитным мужиком. Они привязали лошадей к жердям и разбежались по двору, как тараканы, кто-то заглянул в баню, кто-то на сеновал, несколько человек, встав за баню, стали справлять малую нужду, а Чайников, чуть не обделавшись, сел тут же выпускать стаи голубей на потеху товарищам. «А кабы они узнали о своих полосатых тряпках, – думал он, – вмиг бы перестали гоготать.»
– У нас для этих дел отхожее место имеется, – заметил хозяин.
– А для нас все вокруг – отхожее место, – парировал отрядный острослов Коляскин, бойцы поддерживающе заулюлюкали и засвистели.
Правдину было необходимо одернуть, не допускать подобного поведения своих подчиненных, поскольку это разлагало дисциплину. Но перед ним был хозяин, каких ненавидели яростно, истребляли без сомнений и сожалений. А окрик мог расцениваться как защита врага. Так что, сколько таких хозяев было и будет, на всех сердца не хватит, пусть потешаются.
– Лошадей накормить, бойцов помыть и расквартировать, – распорядился Борщев, обращаясь к хозяину хутора.
– Лошадей кормить нечем, своя бы скотина не окочурилась до весны от голода. А солдаты пущай моются и на сеновал, а в дом не входить, там моя семья.
– Твоя скотина сдохнет раньше весны, если будешь вести кулацкие речи, здесь твоего ничего нет, – отрезал Борщев. – Здесь все народное.
Ну, что за глупый мужик, хозяин нашелся, хочешь жить бегай, суетись, спинку потри, сальца нарежь, самогоном опои гонителей своих, жену с детьми на сеновал, а этих в красный угол и молись до скончания века. Зато жив. Что, гордость? Кто хозяин? Ты построил,