пакет с тюремной одеждой, помеченной, как и положено, буквами КV[2] на груди, две пары кроссовок и кое-что из белья. Стены были голыми – ни единой фотографии, напоминающей о жизни на воле. Обустройство жилища занимало ее здесь так же мало, как и дома, на Фискаргатан. Вот в коридоре заскрежетали замки – начали запирать камеры. Для Лисбет этот звук означал свободу. Обычно она уходила в свою математику, прежде чем все успевало стихнуть. Но на этот раз ничего не получилось. Никакие попытки примирить квантовую механику с теорией относительности не могли отвлечь Лисбет от действительности. И дело здесь было не только в Фарие Кази.
Шесть дней назад Саландер навестил бывший опекун Хольгер Пальмгрен. Его визит сам по себе был большим событием. Хольгер почти не выходил из своего дома в Лильехольмене, где не мог прожить ни дня без медсестер и сиделок. И все-таки он явился. Хольгер прибыл на машине транспортной службы и въехал в здание тюрьмы на инвалидном кресле, тяжело пыхтя и не снимая кислородной маски. Что и говорить, с его стороны это было мило. Он не на шутку расчувствовался, когда они с Лисбет вспоминали старое. Только одно смутило ее. Пальмгрен рассказывал о встрече с некоей Май-Бритт Торелль, секретаршей из приемного отделения детской психиатрической больницы Святого Стефана, где Лисбет в детстве проходила курс лечения. Женщина читала о ней в газетах и решила передать через Хольгера кое-какие бумаги из больничного архива, которые, как ей казалось, могли бы заинтересовать их бывшую пациентку. Хотя, по словам Хольгера, это были не более чем старые сплетни об ужасных больничных условиях и врачах-изуверах.
– Ничего стоящего, – подытожил Пальмгрен.
Но Лисбет, похоже, не вполне ему верила. Когда она упомянула женщину с родимым пятном, словно пылающим на шее, Хольгер неожиданно спросил:
– Она, кажется, тоже была связана с Реестром?
– С каким Реестром? – не поняла Саландер.
– С Реестром изучения генетики и среды. Был такой проект в Уппсальском университете. Помнится, я где-то о нем читал.
– Может, об этом есть что-то в бумагах фру Торелль? – предположила Лисбет.
– Ты думаешь? – засомневался Пальмгрен. – Хотя, может, я что-то проглядел.
Вполне возможно, что так оно и было. Ведь Хольгер был старик. Тем не менее этот их разговор лишил Лисбет покоя. Он не шел у нее из головы ни когда она молотила в спортзале боксерскую грушу, ни на следующее утро в гончарной мастерской, ни вечером, когда она снова стояла в камере, уставив глаза в пол. В поле ее зрения попали листки с IQ-тестом. Лисбет вдруг показалось, что между ними и тем, что говорил Хольгер, существует какая-то связь. Саландер сама не понимала, откуда взялось эти предчувствие. Она помнила только, что женщина с родимым пятном тоже давала ей разные тесты. Обычно это заканчивалось слезами и истерикой, пока однажды ночью шестилетняя Лисбет не убежала из дома. Но было что-то еще, кроме тестов и этого бегства. Странное подозрение, что