груздями. Наконец принесла с мороза большую окостеневшую рыбину – Цагеридзе уже разбирался в сибирской рыбе: это таймень – и быстрыми короткими движениями острым охотничьим ножом настрогала из нее ворох стружек, совершенно похожих на древесные. Все это Баженова проделала молча, даже ни разу не взглянув на Цагеридзе. И трудно было понять: рассердилась она на него за непрошеное вмешательство или ей просто недосуг говорить, тем более что и сам Цагеридзе не порывался это делать. Он сидел усталый, ему хотелось спать.
– Я собрала на этом столе потому, что здесь теплее. Подсаживайтесь, товарищ Цагеридзе, – позвала Баженова, и голос у нее был тот же, что и в конторе, мягкий, доброжелательный и словно бы чуточку виноватый.
Она стояла у бурлящего самовара, разливала в стаканы чай.
Цагеридзе поднялся, насильно стряхнул одолевавшую его дремоту.
– Очень хорошо, что вы сделали так, – сказал он, – это мне напоминает о доме. Моя бабушка тоже всегда кормила меня у кухонного очага. Но моя бабушка не называла меня «товарищ Цагеридзе».
Баженова улыбнулась.
– У вашей бабушки для вас было много разных имен, а я знаю только одно – Николай. Этого для меня мало.
– Грузины не называют друг друга по отчеству, но вы пока еще не грузинка, – он сделал шутливый нажим на слове «пока», – и поэтому, если хотите, пусть Цагеридзе будет для вас Николаем Григорьевичем.
– А по документам?
– И по документам. У моего отца имя было Григол. Но вас по отчеству я все равно называть не стану. Позволите? Я буду говорить так, как говорят у нас. Просто: Мария. Зачем к этому что-нибудь еще прибавлять? – Цагеридзе принял от Баженовой стакан чаю, отхлебнул и счастливо зажмурился. – Ах, хорошо! Только лишь ради этого и то стоило ехать сюда. Если же прибавить к этому горячему чаю еще тот миллион, который здесь заморожен, ледяной клад, который мы с вами обязательно должны вытащить своими руками, – нет, Николаю Цагеридзе удивительно везет в жизни. Ага! Мне нравится, что и вы улыбнулись, Мария.
– Вы все говорите «ледяной клад». А ледяной – по точному смыслу – изо льда… Такой клад брать в руки рискованно, от тепла он сразу растает и меж пальцами текучей водой просочится. Только вы его и видели! Ледяной – это не клад.
– Это клад, и в руках я его удержу, – упрямо сказал Цагеридзе. – Не придирайтесь к моей неправильной речи. Я с удовольствием согласен брать у вас уроки русского языка.
Старуха на печи завозилась, вздохнула глубоко, без слов, но с явной досадой и осуждением. Цагеридзе что-то вдруг подтолкнуло, захотелось понять наконец, проверить Баженову.
– Мне хочется, Мария, чтобы вы познакомили меня со своей матерью. И потом, очень нехорошо, когда при старшем в доме, без его приглашения и вообще без него самого, младшие одни садятся за стол.
У Баженовой слегка дрогнули веки.
– Мама, иди с нами ужинать, – громко, но очень ровно и ласково позвала она.
С печи – сухой