к себе, как магнит, притягиваю только я.
И тогда Михаил захохотал. Спроси – он и сам не смог бы объяснить, почему вдруг вырвался у него этот ненужный и нелепый хохот. Было так: будто в груди лежал какой-то тяжкий, колющий комок, а теперь он взорвался и расходится легкими светлыми лучами. И все, что он испытал вместе с Феней за стенами этого дома в черной морозной ночи, обжигающей своим едким чадом, ему представилось уже веселым, смешным, а не страшным.
– Ух и потеха была! – сказал он, переводя дыхание и опять нет-нет да и взрываясь коротким хохотом. – Х-ха, ха-ха! Ух, и потеха была, когда мы двое по тайге – х-ха-ха-ха! – на одних лыжах… Пойдет-пойдет Федосья – и хлоп на бок или носом вперед… Х-ха-ха-ха, как куклу, потом на лыжах волоку ее за собой…
Его стали расспрашивать, как все это случилось, какая беда свела их вместе ночью в тайге и в такой мороз. Баженова тем временем выставляла на стол остатки ужина. Михаил жадно хватал все подряд, глотал, почти не прожевывая, и крупный его кадык, казалось, был готов прорвать тесный ворот рубашки. Отвечал на вопросы он отрывисто и с явным пренебрежением ко всей этой истории, но отвечал честно, говорил обо всем так, как было. Только трижды повторенный Феней уход из их дома он изобразил как простой каприз девушки, как никому не понятную глупую выходку. И здесь Михаил не кривил душой, в этом он сам был твердо уверен, он прикидывал все на свой аршин и знал, что он бы так, как Феня, уж, конечно, никогда бы не сделал.
Баженова слушала недоверчиво. Цагеридзе морщился.
– Да я понимаю, девушки на такие штуки способны. Могут. – И вдруг спросил Михаила в упор: – А скажи: чем ты эту обидел? Прямо скажи, без вывертов.
Михаил на миг словно окаменел. Потом гордо поднялся из-за стола.
– Ага! Я обидел? Так на это я и вовсе отвечать вам не стану. Некогда мне, домой пора. Отоспится она – с ней поговорите.
Он взял со скамейки свой полушубок и стал одеваться. Баженова подбежала к нему.
– Уходишь?! Да ты в уме! После такого… И снова в ночь…
Цагеридзе пристукнул кулаком по столу, крикнул тоном приказа:
– Назад! А ну, сейчас же снять полушубок! Герой!
Михаил посмотрел на него через плечо, свистнул:
– Фью! Направо марш! Смирно-о! Не выйдет. Отслужил я действительную. – И мягко рукой отстранил Баженову. – Что, замерзну, думаешь? Не бойся! С Федосьей не замерз, а одного Мишку и вовсе сам черт не возьмет.
Он с нарочитой развязностью широко распахнул дверь и громко захлопнул ее за собой.
Утро наступило еще более морозное, чем прошедшая ночь. Не обогрело и к полудню. По-прежнему сеялись сверху мелкие льдистые блестки куржака, мерцали радужными огоньками. Как догорающие факелы, тускло светились в небе сразу три солнца – два ложных и одно настоящее. Таежные дали терялись в серой мгле. Ингутский перевал едва обозначался нерезкой, волнистой линией.
Зябко кутаясь в доху, Цагеридзе стоял на высоком крутом берегу Читаута. Река в изломанных пирамидах торосов, узкий, длинный остров посреди нее в заросли густых тальников, мохнатых от инея, – все было завеяно, засыпано плотными сугробами