домашней вязки шерстяной шарф, весь, как и стеганка, в белых льдистых иголочках.
– Как все это нужно понимать, Мария? – спросил Цагеридзе, глядя вслед Василию Петровичу. Тот шел, прибавляя шагу, размахивая длинными руками в шубных рукавицах. – Вы можете мне объяснить?
– Вы все время спрашиваете! – Баженова дунула, и белое облачко пара повисло в воздухе.
– Когда человек чего-то не понимает, но очень хочет понять, он непременно спрашивает.
– Но почему вы спрашиваете меня?
– Я спрашиваю знающих. Если бы я сам все знал и понимал, я бы не спрашивал. Зачем знающему человеку спрашивать других? Вы мне вопросов не задаете, значит, вы все знаете. Вот я и прошу вас ответить.
– Николай Григорьевич, но вы… удивительный человек. Если вы будете так держаться со всеми, вас будут считать, ну… просто…
– Дураком?
– Ну… н-нет… Но каким-то… странным.
– Странным? Этого я не боюсь. Дураком – было бы хуже. Скажите, а чего мне стесняться своего незнания? Почему мне не спрашивать других? Разве лучше разыгрывать из себя мудреца, но делать глупости? Или зачем все время в разговоре уходить в сторону, как это делаете вы?
– Но я просто не знаю, что вам сказать!
– Не говорите только, что сейчас сильный мороз, – это уже сказал Василий Петрович. И потом, я сам вижу, как вы дрожите. Идемте в тепло. Ломать свои ноги, пусть даже одну деревянную, я не хочу и спускаться к реке не стану. Поверю бухгалтеру на слово, что буквочка «а» стоит вдвое дороже буквочки «и».
Он посторонился. Баженова пошла по следу, промятому в снежных сугробах Василием Петровичем. Оглянулась на ковыляющего за ней Цагеридзе. Он костыли свои оставил дома, ступал, опираясь только на толстую, с резиновым наконечником палку.
– Василий Петрович очень честный человек, – сказала Баженова через плечо. – А вы, наверно, от меня добивались о нем другого отзыва.
Цагеридзе с трудом поспевал за Баженовой. Переговариваться, спорить на ходу ему было трудно. Да, впрочем, пожалуй, и действительно так: Василий Петрович не понравился Цагеридзе с первого взгляда. Что скрывать? Настойчиво же спрашивая Баженову, он только хотел прочнее закрепить сложившуюся уверенность в том, что бухгалтер, по-видимому, одного поля ягода с прежним начальником. Рыхлое красное лицо, припухшие, отечные веки и нижняя губа, все время отвисающая и словно бы стремящаяся вывернуться наизнанку, разве это не признаки горького пьяницы?
Еще утром, когда Василий Петрович явился на квартиру к Баженовой и, назвав себя, попрекнул Цагеридзе – почему он не заехал прямо к нему, ждали ведь, – Цагеридзе подумал: «Да, кажется, ждали, и с бутылкой». Он спросил: «А почему вы меня ждали? Лучше было просто сказать Павлику, где приготовлена для меня квартира». Василий Петрович ответил: «Квартиры еще нет. Готовят. А ждал – как главное лицо. Это вы и я – оба». Вообще, последнее было, конечно, верно, однако слушать это было неприятно. И в приложении к себе и к бухгалтеру. Главные лица! Цагеридзе не сдержался: «Вы – главное лицо! А в том, что лес заморожен, тоже главное?»