можно надеяться? Какое может случиться спасение из бездны порока? В ее судьбе все давным-давно предрешено. На ней клеймо, путь к счастью и благополучию заказан для Ксении навсегда.
Зато…
Если нет будущего – зачем особо заботиться о настоящем? И почему бы не позволить себе несколько сладких грехов с лучшим мужчиной Московского царства? Просто немного любви – без глупых и наивных надежд.
В одиночестве заплетя косу и быстро одевшись, Ксения тихо покинула захарьинские хоромы, стараясь не привлекать внимание хлопочущей по хозяйству дворни. Она не собиралась докучать Федору Никитичу излишней назойливостью. Получила свой глоток наслаждения – надобно и честь знать. К тому же женщине требовалось упредить Гришку о новом месте службы, показаться на глаза отцу с матерью, да еще придумать новую отговорку о своем отсутствии – на случай, коли ее исчезновение заметили. Поэтому Ксения не увидела, как вернувшийся с царского обеда Федор Никитич, войдя в свою опочивальню, сплюнул и разочарованно развел руками:
– Ну вот, сбежала. И даже не попрощалась, шальная девка!
23 февраля 1590 года
Москва, Арбат
Ксения вернулась с торга, неся полную корзинку чернослива, среди которого притулился небольшой кулек соли. Тяжело шагающая позади дворовая девка обнимала внушительный мешок «сарацинской каши», как прозвали на Руси белоснежный рис, привозимый купцами из далеких южных земель, и помочь хозяйке никак не могла. Все остальное, надобное к столу, у боярских детей Шестовых имелось свое – на леднике, в глубоком погребе и во внушительном амбаре.
Раздевшись в сенях и отнеся покупки на кухню, Ксения уже собралась было спрятаться в своей светелке, однако возле лестницы ее перехватила Мария Ивановна, одетая в выходной, белый с бисерной вышивкой сарафан и повязанная красно-синим вологодским платком. Хозяйка дома многозначительно улыбнулась:
– Загляни-ка в горницу, доченька, не поленись.
С подозрением посмотрев на матушку, боярская дочь свернула налево, открыла дверь в трапезную. Там, за накрытым столом Иван Васильевич, наряженный в лазоревую атласную косоворотку и душегрейку, беседовал с каким-то русоволосым священником.
«Нечто и вправду постричь решили?!» – обожгло страхом Ксению.
Но тут под ее ногой скрипнула половица, гость обернулся, пригладив тонкую, узкую и длинную рыжую бородку, и испуг женщины мгновенно сменился радостью:
– Батюшка Пафнутий! – в искреннем порыве метнулась вперед боярская дочка и крепко обняла святого отца.
Инок маленького и небогатого Павло-Обнорского монастыря оказался единственным человеком, который назвал случившуюся в юности с Ксенией беду не позором, блудом и тупоумием, а испытанием. Тяжким крестом, дарованным Господом юной девице, проверкой ее веры. Именно он убедил малолетку, от безмерного срама готовую наложить на себя руки, что сие станет грехом куда более тяжким, нежели утрата невинности. Что жизнь есть величайший дар Всевышнего, дарованная Им искра, часть Божьей души, и погасить