из набора со штофом. Никто другой не стал бы из него пить. Все знали, что Бетси предпочитает ратафию, а она слишком сладкая, на любителя.
– Ратафию? – Алеку сразу же представилось, как элегантные дамы эпохи Регентства жеманно смакуют сладкий напиток, в то время как джентльмены чуть ли не ковшами опрокидывают в себя портвейн и кларет. – Ликер?
– Да.
– Довольно старомодно, – заметила Дэйзи, не в силах больше сдерживаться. – У моей бабушки всегда подавали ликерное печенье. По вкусу как миндальные пирожные.
– Тогда не удивительно, что миссис Абернати не почувствовала запаха! – воскликнул Алек. – Значит, яд предназначался именно ей. Тот, кто подмешал его в штоф, точно знал, что делает. Мисс Уэстли, вы говорите, «все» знали. Кого именно вы имеете в виду?
– О, дирижеров, солистов, всех, кто с ней работал. Можно даже сказать, что ее привычка выходить с бокалом на сцену вызывала некоторое недовольство.
– Есть ли среди присутствующих здесь сегодня кто-нибудь, кто мог ненавидеть вашу сестру?
– Ненавидеть! – Мисс Уэстли разразилась слезами. – У Бетси никогда не было врагов!
Дэйзи подскочила к подруге и обняла ее за плечи, бросив на Алека гневный взгляд. Он пожал плечами. Когда допрашиваешь плачущую женщину, мало того, что сам себе кажешься бездушным и жестоким, так еще и результата ноль, особенно если рядом с ней кто-то, готовый немедленно броситься на ее защиту.
А лучшего защитника, чем Дэйзи, и пожелать нельзя.
Глава 5
Пайпер отправился узнать, сможет ли Абернати поговорить с Алеком, и по пути проводил Дэйзи и Мюриэл в хоровую. Инспектор сказал, что Мюриэл вольна покинуть Альберт-холл, однако обязана уведомить полицию, если ей потребуется уехать из дома.
– Нет, я подожду Роджера, – сказала она Дэйзи, утирая глаза. – О, Дэйзи, я прошу слишком многого, но не могли бы вы остаться у нас на ночь? Роджер совершенно подавлен, я… Мне будет тяжело с ним одной, да и люди начнут судачить.
– Разумеется. Только зайду домой, возьму вещи.
– Вы – ангел. Не просто добрая соседка, а дорогой друг.
Дэйзи не знала, что ответить. К счастью, ответа и не требовалось. Пайпер открыл им дверь гримуборной, а сам задержался перемолвиться словом с дежурным констеблем.
В хоровой – длинной, со слегка закругленными стенами комнате – обычно ждали выхода на сцену несколько десятков хористов, но сейчас в ней было меньше дюжины человек. Говеры неловко восседали на складных стульях в одном конце комнаты, Кокрейны – в другом. Оливия Блейз разговаривала о чем-то с Яковом Левичем, а чуть поодаль с бесстрастным выражением лица сидел Димитрий Марченко. Консуэла Делакоста ходила взад-вперед, по-опереточному заламывая руки и что-то взволнованно говоря самой себе по-испански.
Еще там был органист, Джон Финч. Удивительно, как такой тщедушный человечек умудрялся извлекать такие величественные звуки! Сейчас длинные пальцы органиста подрагивали, но не от волнения – по его взгляду было понятно, что он блуждает где-то в мире музыки.
Навстречу