груди: играй, Яков, играй. Может, тысячи таких, как ты, и пристроятся к нам. Скорее всего, так оно и будет. Но на каждого из них найдётся свой чекист, который не даст насосаться всласть. Так же, как этого тебе не позволю я. Хочешь террор? Будет тебе решение о терроре. Да только не под твоим началом. Весь террор будет контролировать тот, кому положено: ВЧК. А уж он, Дзержинский, позаботится о том, чтобы всё проходило только и исключительно по закону.
Свердлов сделал вид, будто очнулся, встрепенулся, на короткий миг, стал похож на взъерошенного воробья.
– Думаю, ты прав. Республика действительно в опасности! Конечно, если бы…
Всё, – теперь Дзержинский прикрыл глаза рукой, будто устал с дороги, не выспался, – начался словесный понос. Сейчас Яков начнёт себя обелять, выискивать доказательства правильности данной позиции, будто перед ним не Дзержинский, а разношёрстный состав ЦИК, в полном составе. Но и в том, что сейчас вещает Яков, имеется логика: готовится к выступлению на заседании ВЦИК, потому, как не все члены комитета поддержат идею «красного ответа на белый террор». Мало того, сам Старик не является ярым сторонником подобных методов расправы с оппонентами. Ещё в семнадцатом, в декабре, Ленин как-то признался Дзержинскому:
– Боюсь, начинаем уподобляться якобинцам. Этого ни в коем случае нельзя допустить! И первую ответственность несём мы с вами, Феликс Эдмундович. Я, как руководитель Совнаркома, а вы возглавляете самый репрессивный аппарат республики. И снять эту ответственность с нас никак нельзя. К сожалению, уже раздаются упреки в том, будто мы применяем некоторые элементы террора. Подобное недопустимо. Мы должны быть чисты! Кристально чисты! Следует запретить гильотину, как в прямом, так и переносном смысле, чтобы не уподобиться французским революционерам, чтобы не совершить их ошибок, потому, как каждая ошибка будет нам стоить крови невинно убиенных, что станет началом конца республики.
Разговор происходил с глазу на глаз. Феликс Эдмундович никогда и никому не рассказывал о той беседе. Однако, неделю спустя Лев Троцкий, будто в ответ Ленину, неожиданно произнёс в присутствии Дзержинского: «В скором времени, подождите месяц – полтора, и наш террор примет такие формы, какие великим французским революционерам могли только присниться. Феликс Эдмундович, вы уже приготовили гильотину?». Едко сказал, с гаденькой улыбочкой Иудушки на лице. Мол, как, съел?
Полгода Ленин, как мог, практически в одиночку, сдерживал идею Троцкого. Нет, таки, пошла, гулять по России.
Если бы сейчас Старик не лежал на больничной койке, а находился здесь, на своём посту… Нет, вопрос о терроре всё одно бы был поднят, слишком много о нём говорят в последнее время. Но то, что он бы был поднят в ином ключе – факт.
Сама собой пришла новая мысль, как продолжение предшествующей: красный террор, без всякого сомнения, потянет за собой массовые репрессии, без подобного рода деяний террора просто не может быть. Потому Ильич и настаивал на иных методах убеждения. Но сейчас он