что для такого поведения у меня есть основания. когда я нашел свечу и снова зажег ее, они стояли без движения, полные напряжения. Они не спрашивали меня ни о чем. Первым нарушил тишину отец.
– Ты слишком неловок, Юлиан, – сказал он. – Если тебе нужна свеча, ты мог бы взять ее спокойно и аккуратно. Но ты всегда такой, у тебя все валится из рук.
Он пытался говорить сердито, но это была всего лишь попытка обмануть того, кто подсматривал за нами. Эти слова были предназначены ему.
Я вышел в кухню, выскользнул на улицу через заднюю дверь и, крадучись прячась в тени, обошел дом. Ведь тот, кто подсматривал, стал свидетелем величайшей измены.
Ночь была безлунная, но ясная. Я хорошо видел во всех направлениях, так как наш дом стоял на холме. К юго-западу от нас по склону холма извивалась тропинка. Она вела к старому, давно заброшенному и сгнившему мосту. И там я ясно разглядел на фоне ночного неба силуэт мужчины. З плечами у него был мешок. С одной стороны это было хорошо, так как этот человек и сам занимался недозволенным промыслом. Я тоже много раз таскал узлы и мешки по ночам. Это был единственный способ скрыть свой доход от сборщика налогов и оставить кое-что на пропитание семьи.
Эти ночные вылазки при старом сборщике налогов и нерадивом коменданте были не так опасны, как могло показаться, хотя за них полагалась десятилетняя каторга на угольных шахтах, а в отдельных случаях и смерть. В основном смерть полагалась в том случае, если человек хотел скрыть то, что комендант или сборщик налогов хотели бы заполучить себе.
Я не пошел за человеком, так как был уверен, что он такой же, как и мы, и вернулся в дом. И в течение всего оставшегося вечера мы говорили только шепотом.
Отец и Джим, как обычно говорили о Западе. Им очень хотелось верить, что где-то далеко есть уголок, где американцы живут свободно и независимо. где нет сборщиков налогов, нет Каш Гвард, нет Калькаров.
Прошло минут сорок пять. Молли и Джим уже собирались домой, как вдруг в дверь постучали, а затем она широко распахнулась, хотя отец еще не успел пригласить войти. В дверях мы увидели Пита Иохансена, улыбающегося нам. Мне никогда не нравился Пит. Это был длинный нескладный человек, у которого улыбались только губы, а глаза никогда. Мне не нравилось то, как он смотрит на мою мать, когда думает, что его никто не видит. Мне не нравилась его привычка менять женщин по два раза в год. Это было слишком даже для Калькаров. Когда я смотрел на Пита, у меня было ощущение, что я голыми ногами наступаю на змею.
Отец приветствовал Пита. – Входи пожалуйста, брат Иохансен. – Джим же только хмуро кивнул, так как Пит смотрел на Молли, как на мою мать. Обе женщины были очень красивы. Я никогда не видел женщины, более красивой, чем моя мать. А когда я вырос, я повидал много людей, я всегда удивлялся, как мой отец смог удержать ее. Я тогда понял, почему она все время сидит дома или находится вблизи его. Она никогда не ходила даже на рынок, куда обычно ходили все женщины.
– Что привело тебя так поздно, брат Иохансен? – спросил отец.
Тех,