(житомирская) гостит в матери городов русских с 22 апреля. Волыняне всё это время проживали в гостинице «Версаль» на Прорезной (как все киевляне называют Васильчиковскую улицу). Место в самом центре города, в десяти минутах ходьбы от Оперного театра и от театра Бергонье и в двадцати – от нового театра Соловцова. Кондратий Яковлевич с гордостью сообщил, как вчера поздно вечером, осчастливленный этим известием, он поехал домой к прокурору, который охотно выписал постановление о проведении обыска в означенной гостинице и в случае положительного результата наделил полицию полномочиями ареста всех подозреваемых.
– Славно постарались! – оценил Горский. – Когда назначена облава?
– На восемь утра. Значит, уже идет, – ответил статский советник, взглянув на часы. – Старокиевские полицейские охотно пошли нам навстречу. С Божьей помощью всё будет хорошо.
Уже к десяти часам в Бульварный участок доставили шестерых гастролёров, среди которых был высокий шатен-эпилептик, бородатый господин, переживший сердечный удар, и склонная к обморокам юная барышня. Еще трое молодых людей особыми приметами не отличались, разве что двое из них были евреями. Слаженная работа этого секстета приносила им хорошую прибыль. В общей сложности у мазуриков было изъято полсотни карманных часов и два десятка дамских украшений из драгоценных камней и благородных металлов. Кроме того, в номере каждого из них обнаружились большие суммы денег, происхождения которых арестованные объяснить затруднились. Наибольший барыш полиция отыскала в комнате бородатого «сердечника». Выяснилось, что этот господин являлся антрепренёром, а стало быть, и главарем всей шайки. Он также был иудеем, поэтому, опасаясь погромов, дело решили елико возможно засекретить. Гастроли волынской антрепризы на сём закончились.
Воскресенский поспешил с докладом в Окружный суд, а Горский собрался отобедать в кухмистерской. На бульваре он вдруг наткнулся на Агату. Столь неожиданное свидание напрочь лишило его дара речи.
– Здравствуйте, Антон Федорович. Вижу, вы очень удивлены увидеть меня. Пойдемте присядем, – пролепетала аристократка.
Они вышли на аллею, где заняли свободную скамейку. Барышня взяла Горского за руку.
– Вы, вероятно, злитесь на меня за вчерашнее… Поверьте, мой дорогой, мне очень хотелось поехать с вами в оперу, но мой папенька мне строго-настрого запретил…
– Вы ни в чём не виноваты, милая Агата, – меланхолично улыбнулся письмоводитель. – Ваш отец желает для вас лучшего, нежели отношений с коллежским секретарем. Он так прямо мне об этом и сказал.
– Но вы ведь не станете его слушать, верно?.. – с надеждою спросила она.
– Да, он не сможет запретить моему сердцу думать о вас. Но и манкировать его мнением я также не вправе, – обреченно ответил Антон Федорович. – Всё-таки вы его дочь.
– Вы что же, отказываете мне иметь собственное мнение?
– Вовсе нет, – спохватился письмоводитель. – Я очень уважаю ваше мнение.
– Значит, вы боитесь