и упрекала его в малодушии, в нежелании противостоять ее влиятельному папеньке. Одним словом, в нем разочаровалась. Под конец кинула в него носовым платочком и ушла. Кстати, самый платочек с ее слезами и с вышитой литерой «А» он оставил себе на память и даже взял с собою в дорогу. Разумеется, он нисколько не испугался угроз ее отца – хорошо понимал, что до тех пор, пока он не станет личностью с большой буквы, их любовь положительно невозможна. Ну а желание уехать в Дальний – шанс кардинально изменить свою жизнь, совершить рывок наверх, а вместе с тем и возможность уехать из города, в котором остается его роковая любовь. В глубине души он надеялся вернуться в Киев известным и состоятельным человеком, приехать в большой особняк в Липках и просить ее руки. Однако безжалостный разум подсказывал иное: ты потерял ее навсегда!
Не только с гложившей грустью уезжал он из города, который считал для себя родным, но при этом и с чувством выполненного долга. Шайка житомирских воров-театралов, промышлявшая на железнодорожном вокзале (с которого он собственно и отправился в путь) дожидалась своего приговора в Тюремном замке. Напасть на след этих негодяев оказалось непросто. Долго сжимал вокруг них удавку коллежский секретарь и таки на радость полиции сжал. Никто в городе не смог их найти, а он смог. Только вот Кондратий Яковлевич, показалось, не шибко этому обрадовался. Как-то очень сдержанно на всё это сперва отреагировал. Через несколько дней, правда, судебный следователь Бульварного участка явился на службу в необычайно приподнятом настроении. С чего бы вдруг? Оказалось, не за себя, за помощника своего радуется: в связи с последними успехами выхлопотал для подопечного местечко при мировом судье порта Дальнего, что строится на арендованном у китайцев Ляодунском полуострове недалеко от Порт-Артура. Вакансия судебного следователя – это как раз то, о чём грезил наш новоиспеченный старший кандидат на судебные должности. Горский готов был расцеловать своего покровителя и благодетеля. Дальний и вовсе был его заветной мечтой. А тут обе мечты разом слились воедино, явив коллежскому секретарю бесценный подарок.
– Не мелковат ли мой десятый классный чин? – с опаской и треволнением спрашивал Антон Федорович Воскресенского.
– Вовсе нет, – как-то чересчур уверенно отвечал Кондратий Яковлевич. – Мировой судья Дальнего лишь надворный советник. В самый раз тебе.
До сих пор не верится.
Антон Федорович на секунду отвлекся. Поезд значительно замедлил ход – приближался к Москве. Пейзаж из пасторально-лесного переменился на индустриально-городской. Будто сменили декорации в театре. Тут и там – всюду повылазили трубы фабрик и заводов, точно вся Первопрестольная состояла сугубо из объектов промышленности. Лес труб порою разбавляли длинные кирпичные строения самой незамысловатой архитектуры и самого отвратительного вида. Вдобавок ко всему свой штрих вносила серая промозглая октябрьская погода. Горский даже начинал разочаровываться: что же это за город такой дрянной?
В Москве ему доводилось бывать однажды в далеком