его Исусиком. Должен ли он теперь дать ей тоже имя? Или у неё есть, не то, что дают обычно, а данное кем-то для этого лета и этого места?
– Магда, – сказала она и сощурилась, будто бы только что придумала себе имя сама.
– Магда? – повторил он, попробовав имя на язык.
Оно перекатывалось во рту мятной конфетой. Почему Магда, хотел спросить он, но она ответила, не дождавшись вопроса.
– А просто так. Люблю необычные имена. И к волосам идёт.
Он улыбнулся.
– Ты считаешь меня дурой? – она, кажется, обиделась.
– Нет-нет, ты что, – ответил он серьёзно. – Мне кажется, дур вообще не бывает. Просто забавно как-то. Я ещё ничего, кажется, не знаю. Мне всему надо научиться.
Она понимающе кивнула.
– Я тебя научу.
– А почему ты не спишь?
– А ты?
– Так нечестно, – сказал он. – Я первый спросил.
– Я проверяю, – ответила она наконец. – Куда здесь можно зайти. Теперь ты давай.
– А я просто вышел. Я давно хотел выйти один. Я никогда ещё не ходил так долго один.
Она, словно не веря, заглянула ему в глаза – вдруг он всё-таки над ней смеётся. Но в глазах не было смеха – а может быть, просто стало так сумеречно, приблизившись к предрассветному часу, что ничего и не рассмотришь.
На берегу, вверху, вдруг замелькали, заметались огни, что-то тяжелое с треском обвалилось вниз, мимо лип, прямо к воде.
– Не говори, что я здесь была, – зашептала она и дотронулась до его прозрачной ладони и он почувствовал, что её ладонь такая горячая, что об неё можно обжечься и легонько отдернул руку. И испугался, что она снова обидится, но она уже прыжком исчезла в прибрежной темноте и он остался совсем один.
VII. Он
Ночь самое громкое время. Ночь на новом месте – особенно. Когда всё вокруг затихло, слышен любой шорох, любое движение воздуха.
Теперь мне приходится делить с ним не только маму – теперь ещё и комната только одна на двоих. Я не знал, получится ли у меня уснуть. Я лежал, отвернувшись к стене и представлял, что его здесь нет. Что он уже закончился. Что я лежу, а вокруг – каменные стены, прочные, через них не слышно, как он сучит своими тщедушными ножонками, забираясь в постель, не слышно, как вздыхает и шарит зачем-то под подушкой.
И мне почудилось, что я вдруг превратился в камень – огромный, серый камень, и тогда я заснул: крепко, словно был совсем один в этой новой комнате. Бывают такие сны: ты как будто бы и не спишь вовсе – они переплетаются с предыдущим днём и с тем, что будет потом, и вообще уже не получается отделить одно от другого. Из такого сна можно выдрать себя только рывком, стараясь вытащить себя из него за волосы, как из болота. Мне приснилось, что я лежу и я похож на камень, камень-валун.
А ещё мне приснилось, что он достал из-под подушки фонарик – и я подумал: глупость какая. Ещё не хватало, чтоб он бродил по корпусу с этим идиотским фонарём. И ещё приснилось, что я его ненавижу – во сне я ненавидел его так же, как и наяву. Это было странно и