отвернулся. Глубоко вдохнул свежий речной воздух, попытался успокоиться или хотя бы казаться спокойным. Но знал, что уши выдают его, беспокойно вздрагивают, а руки бесцельно теребят бахрому на куртке.
Вся бескрайняя память чету открыта ему, а лицо матери стерлось, исчезло.
– Она ушла от нас, навсегда, – проговорил он, а потом собрался с силами и сумел произнести горькие слова: – Умерла. Когда родилась моя младшая сестра.
Йи-Джен осторожно тронула его за плечо и сказала:
– Если тяжело, не рассказывай. Не надо.
Он замотал головой, но не нашел сил признаться, что едва помнит маму. Слишком больно было думать об этом, и он стал говорить о старейшинах племени, о костре, всегда горящем посреди деревни, о том, чем заняты соплеменники. И о том, кто такой он сам, и что значит быть Чету.
– У вас все имена что-то значат, – сказала Йи-Джен и вздохнула. – И дают их не просто так. А я не знаю, что значит мое имя. Может быть, ничего.
Криджи хотел возразить, сказать: «Твое имя – прозрачный ветер, ледяная вода, непознанный край». Но не смог подобрать слов – они ускользали, их было слишком мало. И вдруг понял, что говорит совсем другое.
– Чету – это просто название. А настоящие имена… значат больше. Но их нельзя объяснить, а если перевести – они лишатся смысла.
– Значит, у тебя есть еще одно имя? – спросила Йи-Джен. Ее глаза были огромными, фиолетово-черными, как небо после заката. Криджи не мог отвести взгляда. – Как же тебя зовут на самом деле?
– Я не могу сразу ответить, – сказал Криджи. Голос вдруг стал тихим, чужая речь едва слушалась. – Мне нужно лучше узнать тебя.
Он испугался – сейчас она разозлится, обидится, не захочет больше разговаривать с ним. Но Йи-Джен лишь кивнула и сказала:
– Я понимаю.
Голос ее звучал серьезно, и стало ясно – она и правда понимает Криджи.
Он улыбнулся, взглянул на лес, собрался с мыслями и стал рассказывать дальше.
6.
Осень подступила незаметно. Ночи стали длинней, прохладней, а по утрам город утопал в тумане. Криджи следил, как день за днем меняется небо, как тянутся вдаль косяки перелетных птиц, как увядают цветы в саду и краснеют листья.
Время здесь текло странно. То беспокойное, торопливое, наполненное множеством шагов и дел, то почти неподвижное и бескрайнее – как здешнее небо. Криджи никак не мог привыкнуть к простору над головой: не просветы в лесных кронах, не клочок синевы над поляной, а неохватная ширь.
Не мог привыкнуть и к каменному дому. Он был слишком большим и пустым, помнил множество поколений. Порой ночью, Криджи чудилось, что он слышит отголоски прошлого: чей-то смех, звон разбитой посуды, всхлипы и плавную, спокойную речь. Но как только прислушивался – голоса растворялись, оставался лишь шелест листьев в саду и изредка – скрип половиц за стеной, в комнате Йи-Джен.
Осень чувствовалась во всем. В полях за городом кипела работа: там срезали колосья, вязали их в огромные снопы. «Это будет хлеб, – объясняла Йи-Джен. –