о рельсы рабочими поверхностями. Наконец, Вова нашел нужный вагон. Взятыми с собой садовыми ножницами они перекусили проволоку, на которой висела свинцовая пломба, и, навалясь все втроем, сдвинули с места тяжелую дверь.
Вагон был доверху забит картонными ящиками с неразличимыми в темноте надписями.
Ящики стояли друг на друге так плотно, что, несмотря на все старания, им никак не удавалось извлечь их из доходящей до потолка сплошной картонной стены.
Тогда они садовыми ножницами и финкой Вовы Подолякина разрезали боковую сторону одного из нижних ящиков. Мафа пошарил рукой и с трудом вытащил оттуда круглую железную банку. Это оказался индийский растворимый кофе.
И в этот момент совсем рядом они услышали топот и крик «Стой!»
От неожиданности у них отнялись конечности и отключилась центральная нервная система.
«Делаем ноги!» – первым очнулся от паралича Вова и бросился под вскрытый ими вагон. Они с Браткрайсом ринулись вслед за ним в спасительную тьму.
«Стой! Не уйдешь! Стой! Стрелять буду!» – дико кричали за спиной.
Они ныряли под один вагон за другим. Когда казалось, что все, они оторвались от погони, за соседним вагоном, разрывая их сердца, раздалось: «Попались, голубчики, а ну, стой! Руки в гору!»
Они рванули вдоль эшелона в сторону элеватора со скоростью африканских гепардов. Потом снова ныряли и ныряли под вагоны, горячо желая раствориться в чернильном воздухе августовской ночи.
Остановились в лесополосе далеко за станцией. Погоня все-таки отстала.
Сердца вырывались из груди. Воздух не поступал в легкие, а ноги дрожали так, что было непонятно, а смогут ли они теперь вообще ходить.
В те минуты Полковник решил жить так, что бы никогда не приходилось убегать, Мафа – тренироваться в беге для выработки выносливости, а Вова Подолякин посчитал, что ничего особенного не случилось.
Растворимый кофе с тех пор казался Полковнику от-вратительным. Не только из-за своего вкуса и аромата.
Все это случилось невероятно давно. Во времена, которых, возможно, и не было. По общепринятому же календарю, около тридцати лет назад.
…Полковник шел, не торопясь. Он вдыхал теплый, полный растительных запахов ночной воздух и размышлял.
И было над чем. С самого утра день складывался как-то не так. Полковник любил бриться. Каждое утро он с удовольствием срезал хорошей бритвой отросшую за ночь щетину, которая мягко похрустывала под тонким двойным лезвием «Жилета». Затем смазывал сизые щеки лосьоном. Он предпочитал американский «Меннон» или польский «Барс». В этот день, рассматривая в зеркале свое чисто выбритое лицо, он почувствовал нечто странное. Будто из серебристой зеркальной глубины на него смотрел кто-то еще.
Нечто подобное уже бывало в его жизни.
И всегда это было предчувствием опасности.
Так случилось однажды в ближневосточной Хадейде, когда он без особых, внятно объяснимых