свёрнутых канатах, что кучей лежали в углу. Никто, как он, подставлял внезапно ножку, отчего дети, разбежавшись по кругу, могли споткнуться, и упасть, и сломать руки. (В спортзале, и верно, часто ломали руки – заведующая в конце концов разразилась приказом: «Бегать в спортзале строго воспрещается!») Кроме того, коварный призрак мог наслать такую порчу, что человек навсегда разучится ходить.
Легенда эта жила в садике издавна, и оставалось только гадать: откуда бы мог взяться этот физкультурник, и почему при всём он непременно пьяница? Никакие доводы молоденькой физработницы Светланы Гуговны не убеждали детей, что призрак никоим образом не мог существовать на свете. Легенда жила, спортзала боялись, и, пожалуй, ещё не одно поколение детей будет пугливо ёжиться, поглядывая на свёрнутые в углу канаты…
Вечером в пятницу их, наконец, разбирали по домам. Забираемый ребёнок быстро, не оглядываясь, бежал впереди мамы, которая должна была ещё улыбнуться искательно и виновато воспитательнице Марье Васильевне. И только мама Королевича – Эльвира Бруновна Королевич (ах, как он гордился неземным её именем!) на воспитательницу Марью Васильевну даже не глядела… Не потому ли ему позволялось одеться пораньше и ждать самостоятельно на крыльце? И вот однажды стоит так Королевич, в шапке, в тяжелой шубе и смотрит, как папа повёл домой ребенка, совсем маленького.
– Не пойду! – врос в землю ребенок. Папа удивился. Королевич тоже.
– Как так, Тёма, – суетился папа, – нас мама ждёт!
– Не пойду! – опять сказал, чуть не плача, сын.
– Артём! А ну пошли немедленно!
– Не пойду! Я дальше – без валенок – не пойду!
Ахнул папа: ребенок стоял на снегу в одних носочках! – рванулся обратно, за валенками, опомнился, подхватил сына на руки – и с ним побежал. Королевич смотрел им вслед.
Сам бы он и без валенок ушёл.
– Мама, забери меня отсюда! Почему я хожу в этот садик? – спрашивал Королевич, облапив маму варежками и надеясь, что тут есть какое-то недоразумение, чей-то недочёт; и сейчас, обсудивши, они его обнаружат и поправят.
– Ну я же не могу с тобой сидеть…
– А зачем ты меня тогда родила? – Королевич обижался, а мама жалела его, и шептала:
– Для счастья, маленький, для счастья… А счастье не бывает сразу, его надо подождать, потерпеть… – уговаривала мама, Эльвира Бруновна Королевич, и приходилось кивать, соглашаться, глотая слёзы, и в понедельник снова являться в садик – ненавистный и нестерпимый, как бывают нестерпимы только стыд или сильная боль.
В шесть лет Королевич запросился в школу, до того запросился, что мама пошла к директору, старому, странному, круглому, как шар: его уважали. Уже потом, к середине школы, Королевич понял, что директор был вовсе не стар – всего-то около сорока; понял он также, почему мама взяла тогда с собой для разговора что-то тихо звякнувшее в пакете с нарисованной золотой осенью.
Настоящая осень посвящения в первоклассники тоже была золотая.
Такой золотой Королевич в