мать, кутаясь в просторный розовый халат, который носит с Вариного рождения; обычно она спит в бигуди, но сегодня волосы у неё распущены.
– Я просто… – Саймон переминается с ноги на ногу. – За бутербродом.
– Шесть утра – какой бутерброд?
Щёки у Герти пылают, глаза от страха округлились и блестят, как две чёрные жемчужины.
Из глаз Саймона вот-вот брызнут слёзы. Герти стоит, как боксёр перед схваткой, широко расставив розовые ноги, толстые, как свиные отбивные. Когда Саймон был маленьким, они с Герти, проводив старших в школу, играли в игру, которую называли “Танцующий шарик”. Герти включала радио “Мотаун” – при Шауле она эту волну никогда не слушала – и надувала красный воздушный шарик, не очень туго. Танцуя, они гоняли шарик по квартире, из ванной в кухню, стараясь, чтобы он не коснулся пола. Саймон был шустрый, Герти грузная; вместе они удерживали шарик на весу до конца радиопередачи. Вспомнив вдруг, как Герти ломилась через столовую и на ходу опрокинула подсвечник (с рёвом: “Ничего не разбилось!”), Саймон сдерживает неуместный смешок – если дать ему волю, он неминуемо перейдёт в рыдания.
– Мама, – говорит он, – я хочу сам решать, что мне делать.
Саймон злится на себя за умоляющий тон. Его вдруг неудержимо тянет обнять мать, но Герти смотрит в окно, на Клинтон-стрит. Когда она поворачивается к Саймону, в глазах у неё обречённость; никогда прежде Саймон не видел у неё такого взгляда.
– Ладно, топай за своим бутербродом. – Герти вздыхает. – Только зайди после школы в мастерскую.
Артур тебе расскажет, что и как. Ты должен туда заходить каждый день – теперь, когда отец…
Тут Герти умолкает.
– Ладно, мам, – отвечает Саймон, в горле пересохло.
Герти благодарно кивает, и Саймон, пока не передумал, летит вниз по лестнице.
Путешествие на автобусе представлялось Саймону сказкой, но до первой пересадки он почти всё время спит. Не в силах больше думать о своём последнем разговоре с матерью, он засыпает, положив голову Кларе на плечо, а Клара вертит в руках то колоду карт, то пару миниатюрных стальных колец, и он то и дело просыпается под тихое звяканье или шуршание. На другое утро в шесть десять они выходят где-то в Миссури и ждут автобуса до Аризоны, а в Аризоне садятся на автобус до Лос-Анджелеса. Оттуда до Сан-Франциско ещё девять часов пути. Когда они наконец на месте, Саймон чувствует себя мерзейшим существом на всём белом свете. Льняные волосы слиплись и потемнели от пыли, одежду он не менял три дня. Но над головой бездонное синее небо, прохожие на Фолсом-стрит с ног до головы одеты в кожу, и у Саймона ёкает сердце. Он смеётся, коротко и радостно. Так тявкает, бухаясь в воду, щенок.
На три дня их приютил Тедди Винкельман – когда-то они вместе учились в школе, а теперь он обосновался здесь. Он свёл дружбу с сикхами, называет себя Бакшиш Хальса. У него двое соседей по квартире: Сюзи продаёт цветы у стадиона Кэндлстик-парк, а Радж – смуглый, чёрные волосы до плеч – все выходные валяется на диване