Моя революция. События 1917 года глазами русского офицера, художника, студентки, писателя, историка, сельской учительницы, служащего пароходства, революционера
начать сегодняшнюю запись с того, с чего начался день – не только мой, но и России, мира. Я не упомянул о ноте Милюкова[137], вызвавшей у нас в доме целый взрыв негодования в лице всех наших «большевиков» и поведшей к военным демонстрациям. Вообще, я замечаю, что именно «фон» момента я часто упускаю заносить в свою запись, ибо в данный момент он кажется общеизвестным. Но я ведь вообще пишу больше для самого себя, нежели в качестве летописца. Цель моей жизни – отчасти суверенного порядка, то есть запасание материалами для будущих переживаний своего прошлого, отчасти же – информационного, для себя же. В этой путанице и смене дел и лиц полезно вести хотя бы лично для себя ряд подлинных и правдивых протоколов.
Поздно вечером Гржебин мог сообщить только то, что «вероятно, Милюков уходит». В обеденное время Ив. Павл. Ладыжников126 говорил по телефону, что почти половина всего состава министров была недовольна нотой, в том числе и Керенский. Увы, презрение, вызванное к себе Макаровым, отчасти слиняло в моей душе и на Керенского. Постепенно и мои домашние охладевают к этому кумиру. Лишь Дуня по-прежнему его обожает и даже плакала сегодня в тревоге за его судьбу.
4 мая (21 апреля). Пятница. Мое рождение. Мне 47 лет. Прошу Господа Бога дать мне счастье в начавшемся годе – увидеть водворение мира, лично же для себя и для своих прошу дать силу остаться верными себе и при этом сохранить здоровье, любовь и некоторый достаток.
Утром писал. Что-то начинают сбиваться формы панно. Беспокоит величина ноги у Бахуса. Начал статью для «Новой жизни» «Недоразумения в художественном мире», но выходит она у меня слишком «провокационной» в своей искренности. Такие обвинения всему художественному миру по нынешним временам не простятся.
<…>
…Билибин уже ехидничает по адресу революции. Дошел с ним до Невского, беседуя на тему о роковом значении Милюкова, обожателем которого он, в качестве соседа по имению, состоит. На перекрестке Морской нас разъединила толпа, чрезвычайно взволнованная только что прошедшей манифестацией (вдали к Адмиралтейству видны были еще ее флаги). Следом за ней шла противоположная к ней со знаменем: «Да здравствует Временное правительство!» И вот на углу ее остановили милиционеры – видимо, для того, чтобы дать тем уйти дальше и предотвратить столкновение. Из-за этой остановки задержалась и стала мигом пухнуть толпа, причем сразу обнаружилось, что «публика с Невского проспекта» вся заодно в возмущении против «черни». Больше всего волновался толстый господин банкирского вида, который лез на одинокого и очень смущенного рабочего с криками: «Тогда ружья зачем? Ружья зачем? Может быть, у каждого еще и по револьверу за пазухой? Выражайте свою волю, но зачем ружья?»
Тут же по толпе пробежал слух, что только что где-то стреляли. Мы, во всяком случае, не слыхали выстрелов, но зато видели съехавшиеся автомобили «скорой помощи». Понадобились ли они – не знаем. Дальше, идя к редакции «Новой жизни», на Невском все время встречали то компактные, то более редкие кучи толпы, среди которых шел спор между приверженцами Временного