Сборник

Моя революция. События 1917 года глазами русского офицера, художника, студентки, писателя, историка, сельской учительницы, служащего пароходства, революционера


Скачать книгу

которое получилось у меня от последних виденных с трамвая на Невском проспекте знамен: «Ленина и компанию – в Германию!», «Арестовать шпиона Ленина!».

      <…>

      <5 мая (22 апреля) – 6 мая (23 апреля)>

      7 мая (24 апреля). Понедельник. Холод и метель. Утром писал. Отвернул отставленные панно «Лето» и «Зима», и оказалось, что Бахус в полтора раза больше «Зимы». Утешаюсь тем, что и у Микеланджело все фигуры разных форматов. <…>

      Был в редакции «Новой жизни». <…>

      Домой пришлось идти пешком. Жуткий вид начинают являть все более и более опустошающиеся магазины со съестными припасами. Некоторые и вовсе закрылись. Холод и ветер. <…>

      Придя домой, я сейчас же лег, но долгое время не мог заснуть – до такой степени яростно спорили в столовой Акица, Коля и Надя против не признающих компромисса и терпения доморощенных наших и очень глупых «ленинцев» – Ати и Лели.

      <8 мая (25 апреля) – 14 мая (1 мая)>

      15 мая (2 мая). Вторник. <…>

      …Хвосты у лавок растут, и хлеба мы утром совершенно не достали.

      <16 мая (3 мая) – 19 мая (6 мая)>

      20 мая (7 мая). Воскресенье. Поднялся в 6 ч. На улице са мая нелепая погода – то абсолютная ясность и резкое осеннее солнце, то почти зимний вечер со снегом. Чудовищный ветер. Зато это изумительно красиво. Особенно оба вида с Тучкова моста. Прекрасные белые полосы снегов, сыплющиеся то тут, то там с каких-то взлохмаченных, смятых, сбитых в кучу ослепительных облаков.

      К Аллегри снова не пошел, отчасти из-за погоды, отчасти из-за того, что увлекся плафоном. Увы! Стал его мусолить и грязнить! Тон плаща Меркурия совсем не удается. Немудрено, ибо слишком большие наслоения красок!

      Из Академии художеств никаких обещанных Щусевым приглашений не последовало (ни к Рериху), и я воспользовался освободившимся днем, чтобы пойти проведать Горького. Он уж совсем поправился, завтра выходит. Кашель обычный. Сидели вдвоем часа два. Перебирали всякие темы. Но странное чувство неловкости, скованности и на сей раз не покидало ни меня, ни его. Как будто совершенная дружба, а сказать ему что-нибудь совсем от сердца – не хочется. Все не верю до конца. Вот и сейчас не пойму, в чем дело, отчего он так перепуган, так пессимистично настроен? Чего же он ожидал? Беспорядки в Мценске и все эти эпизоды передаются им в тех самых выражениях, в которых они преподносятся кругами и прессой, заинтересованной в скорейшем возвращении к порядку во что бы то ни стало и какого угодно типа. Или уж он в тайном ужасе от своих товарищей, от их безрассудства, от их легкомысленной жажды экспериментов? Что-то вроде этого мелькает в полунамеках, в невольных ассоциациях высказываемых им мыслей. Совсем расцвел снова, когда заговорил об Италии, о Неаполе и дальше, перейдя к изданию классиков.

      <…>

      Еще говорили много о художественной бездарности революции. Ни памфлетов, ни куплетов, ни листков, ни какой-либо самодельщины наивной. Все по-старому, уныло, без пафоса, похоронно. Разумеется, при нажитой привычке так и нудит