не законченной пустой комнате и читала книгу. Грише было трудно работать, когда за каждым его движением следил заказщик, тем более было неловко оттого, как быстро появлялся на потолке рисунок. Хотелось немного приувеличить сложность своей работы. Показать муки творчества. И Гриша ей сказал, что стесняется работать в ее обществе. И еще сказал, чтобы она не опасалась оставлять его одного, он не будет лить здесь киросин и сразу курить, туша окурки о подошву. Тогда она сказала, что ей просто приятно на него смотреть. И предположила, что может себе позволить невинную радость за собственные деньги, просто смотреть, как он рисует. Гриша не мог не признать, что за эти деньги она действительно могла на это претендовать. Гриша слез со стремянки, и они занялись любовью. Тело у нее было крепкое и жилистое, ноги длинные и гораздо красивее, чем в Вари. Гриша подумал, что в такой приятной оболочке любить зрелую женщину совсем не сложно.
После этого ему было жутко. Стыдно Вари, ее голубых рыбьих глаз, ее спокойствия и невинности. На следующий день ему очень не хотелось на Рублевку. Он сказал Варе, что не хочет выполнять заказ, потому что заказчица – дура. Но Варя, совсем не жадная до денег, здраво рассудила, что тогда они не смогут все лето путешествовать, как привыкли. Гриша шел на работу, как на плаху, нерасписанного потолка еще было, как минимум, соитий на двадцать пять. Женщина открыла ему дверь и под предлогом того, что у нее звонит телефон, убежала в дальнюю часть дома. Она появилась только вечером, когда надо было открыть дверь и выпустить Гришу. Она оказалась чувствительной и деликатной. С тех пор Гриша даже в самых страшных на вид, распухших от ботокса и селикона блондинках, умел разглядеть человека.
Все остальные измены Гриши были такого же рода. Он не мог отказать хорошему человеку-женщине, если у человека-женщины была талия, зубы и прочие ингридиенты, которые и составляют разницу между человеком-женщиной и женщиной-человеком.
Почему его беспокоила эта чертова Маша? Почему ему казалось, что, если бы она сняла шубу, то он нее запахло бы медом и миртом. Что это такое – мирт вообще? Что-то бибилейское. О, господи…
Гриша пролежал до утра, думая, то о загадочной Маше, то о пылящихся шарах, в которые он теперь вставлял лампочки, и друзья посмеивались над ним, говоря, что теперь он может спокойно стать дизайнером ИКЕА. И о том, что ему совершенно все равно, что он уже как бы и не художник и даже не хочется от этого выпить. И о том, что три месяца нет ни одного частного заказа. И о том, что нужно написать какой-нибудь фигни на продажу, чтобы продержаться. Но Гриша так и не придумал, в каком именно стиле ему рисовать фигню. Абстрактную фигню или фигню, состаренную под голландцев? Что сейчас модно вообще? Что рисуют на продажу?… Маша, господи, Маша какая-то, причем здесь Маша. «Вы мне понравились.» Отлично вообще. И что я должен делать? И вообще, как ее теперь найдешь? Кричать везде Маша в шубе, Маша в шубе –