ей хлопец – симпатичный, улыбчивый и совсем не заносчивый, хоть и городской. Он сначала благодарно улыбался молодке да все больше помалкивал, потом стал робко обнимать за плечи. А позже, кажись, после четвертого или пятого стопаря уже не стеснялся вовсю целовать и тискать, что неприятно задевало Луку Кукуйко, сидевшего напротив.
Солдатик пил небольшими порциями, чокаясь с ветфельдшером и старой Рябчихой. Но вскоре и эта троица изрядно захмелела и начала оживленно трепаться, перебивая и не слушая друг друга. Особенно старалась пьяная Рябчиха, кудахтала громче всех и размахивала толстыми руками так, что в доме гулял ветер.
Медленно, но неуклонно хата Соловья превращалась в гудящий, роящийся улей.
А в это время жена ветфельдшера Грицька Горелого потчевала с ложечки наваристым бульоном бледного Дерипаску. Он лежал на кушетке в светелке и, блаженно улыбаясь, чамкал своей вставной челюстью. Благоверная супружница Грицька – дородная, сорокалетняя Оксана – была приятной собеседницей.
– Болит рука, Ляксей Ефимыч? – спрашивала она, взирая на раненого с сочувствием и лаской.
– Не сильно, – отвечал он, украдкой поглядывая на красивое лицо женщины из-под рыжих лохматых бровей.
– А больше ничего вас не беспокоит? Голова или ребра? – допытывалась она с пристрастием сестры милосердия.
– Да нет! – молодцевато встряхивал головой Дерипаска и с благодарностью улыбался своей сиделке.
Досыта накормив подопечного, Оксана включила телевизор и присела на стульчик, стоящий рядом с кушеткой.
Дерипаска лежал, прислушиваясь к дыханию дивной женщины, и хмелел от тепла и ее присутствия.
В хате Соловья шел пир горой. Мужики и бабы, уже крепко упившиеся, гарцевали, как молодые жеребцы в стойле. Сам Федька, косой и ухмыляющийся, залихватски растягивал меха старенькой гармошки, наяривая что-то из народных мотивов.
Валька, сидевшая до того с задумчивым видом возле Степки, не выдержала и тоже пошла в пляс, потянув за собой кавалера. Тот, сначала поддавшись, вдруг заартачился, сник и сел на свое место. Валька досадливо махнула рукой и, задорно виляя бедрами, пошла выбрасывать легкомысленные коленца. К ней тут же подкатил раздухарившийся от хмеля Кукуйко. Обхватил лапами молодку за стан и закружил.
– Ой, гоп та и все, кума паску несе! – орал он неистово.
– Вот тебе и старик, едрена корень! – закричал в самое ухо Барбацуце завклубом. – Смотри, хлопец, уведет у тебя девку!
Степка неопределенно пожал плечами, не зная, что ответить. Но отвечать и не пришлось – Вездеходов вдруг, как ошалелый, подпрыгнул и, сорвавшись с места, пошел в присядку. За ним, подхватив подол широкой картатой юбки, понеслась Ксенька Муха.
– Куды тебе, бабуся?! – рявкнул ей вдогонку хохочущий Грицько.
– Да яка ж я бабуся, коли я ще кручуся! – ответила ему речетативом Ксенька и хотела сделать какой-то умопомрачительный