даже не угукнешь. Я ведь ради тебя стараюсь. Мог бы хоть голову поднять и для приличия ответить что-нибудь!
Федор Рыжов вполуха слушал болтовню Фиски и, не желая накалять атмосферу, ответил, посмотрев в ее сторону:
– Угу.
– Что «угу»? – взвилась Фиска. – Как мне в твоем углу порядок навести?
– А зачем его наводить? – искренне удивился Федор. – У меня здесь и так всё в полном порядке.
– Это ты называешь порядком? Да в том углу, где картины, полы, наверно, уже лет десять не мылись!
– Полы, Фиска, это по твоей части.
– Ты что, хочешь сказать, что я плохая хозяйка?
– Нет, я вообще ничего говорить не хочу. Я просто, как ты говоришь, для приличия поддерживаю беседу.
– Какой же ты тяжелый человек, Федя! Удивительно! Я тебе говорю о китайской мудрости, а ты всё перевернул, и вышло, что я плохая хозяйка и неряха!
– Я таких слов не говорил.
– Да! Ты сказал это другими словами!
Федор печально посмотрел на Фиску, зная, что возражения приведут к скандалу.
– Да нет, Фиска. Ты замечательная хозяйка.
– То-то же!
– Только одного я не могу понять, – пожал он плечами, – зачем русскому человеку этот твой фэн-шуй?
– Между прочим, – Фиска подошла к Федору поближе, пытаясь рассмотреть, чем он занимается в своем углу, – фэн-шуй не имеет границ. Это как свод законов. Понимаешь?
– Понимаю. Как эпидемконтроль.
– Ну при чем тут эпидемконтроль? Нет. Это как гравитация. Никто толком объяснить не может, а она действует. Причем и на русских, и на китайцев.
Фиска бросила взгляд на стоявший на мольберте холст, с которого на нее смотрело ее же лицо, едва обозначенное несколькими уверенными мазками.
– Федь, нормально ведь. Ты уже неделю как бросил над ним работать.
Федор вот уже почти две недели находился в состоянии душевного смятения. Такое с ним случалось и раньше, редко, правда, но случалось. Душевное смятение было предвестником какой-нибудь идеи или открытия, которое потом внезапно, как озарение, приходило ему в голову, и портреты, которые он писал в таком состоянии, были особенными. Так, во всяком случае, ему казалось. Федор чувствовал, что он создает нечто большее, чем просто портрет, написанный на холсте маслом. Такой портрет имел свой характер, свою судьбу. Он был уверен, что с этой работой не расстанется ни за какие деньги, однако приходило время, и он вынужден был или продать за гроши, или же и вовсе, поддавшись необъяснимому душевному порыву, просто подарить портрет.
Но в этот раз всё было немного не так, как раньше. Федор чувствовал, что он в начале нового творческого витка, что вот-вот перед ним должны открыться новые горизонты, что его сознание должно расшириться и он будет способен создать нечто неповторимо прекрасное – то, ради чего он жил всё это время.
Федор вздохнул и печально посмотрел на холст:
– Нет. Не получается.
– Что значит «не получается»? Почему? Краски не те?
– Дело не в красках. Хотя, может, и в них. Души нет.
– Ты никогда еще так не говорил. А раньше душа была?
– Думал,