темнел вдали только лес, а все дома, изгороди и постройки в деревне, надев зимние шапки, стояли, занесённые снегом, которого в избытке принесли студёные ветра в последнюю неделю этого года.
Не отрывая взгляда от окна и крепко держась за подушку руками, мальчишка начал прыгать на запевших под его ногами пружинах матраса оттоманки. Послушав песню пружин и вдосталь напрыгавшись, он соскочил на пол, застеленный домоткаными половиками. Пол гулко отозвался под его пятками, а ступни ног ощутили прохладные рядки плотно набитой ткани. Осторожно наступая на пёструю дорожку, Серёжка подошёл к высоким белым дверям и, ухватившись за ручку, навалился всем своим весом на тяжёлую дверь. Она тут же широко распахнулась и вытащила за собой мальчишку прямо на крашеные доски пола первой половины дома.
– Ты чего босичиной? – строгий голос деда донёсся откуда-то из-за большой русской печки.
Серёжка обернулся на голос, да так и застыл, держась вытянутой кверху рукой за ручку двери. В клубах белого пара, прорывающегося низом из сеней в избу, стоял на пороге дома дедушка в своей шубе. Голова его была не покрыта, и шапкой, которую он держал в руке, дед смахивал с шубы хлопья снега, второй рукой он притворял за своей спиной входную дверь. Дверь, закрывшись, щёлкнула своим замком, клубы пара метнулись наверх и пропали. Дедушка крякнул, прихлопнул себя рукой в рукавице по груди и притопнул ногой, обутой в валенок:
– Хорош морозец, славный! – он зацепил свою шапку на крючок и, сняв рукавицы, бросил их на невысокий стульчик рядом с умывальником.
Расстёгивая пуговицы, дедушка поглядывал в сторону Серёжки, которого, после первого же дедушкиного притопа, унесло обратно во вторую половину. Приоткрыв двери, мальчишка глянул на деда и снова выставил босую ногу на пол.
– Куда ты босиком! – дедушка уже повесил свою шубу и теперь снимал свой клетчатый шарф.
– Деда, быстрее, горшок! – рука мальчишки указательным пальцем показывала на пол в углу возле умывальника.
– Ах, ты, Господи, сейчас, сейчас.
Вторая штанина оказалась очень упрямая и никак не хотела пропускать через себя ногу. Она всячески изворачивалась, перекручиваясь, то вдруг внезапно загибалась, или вообще становилась невидимой, и обе Серёжкины ноги каким-то образом оказывались вместе в тесноте одной штанины, а вторая, хитрая, тут же оказывалась сбоку и была совершенно пустая. Когда мальчишке всё же удалось просунуть в строптивицу ногу, оказалось, что заплатка с правого колена перебралась, почему то, под коленку на другой ноге. Справиться со свитером было гораздо проще: на его передней стороне, по светлой полоске, бежали олени, и для Серёжки самое трудное было – просунуть свою голову в его узкое горло. Самые послушные из всей кучи одежды были, как всегда, носки из овечьей шерсти, связанные бабушкой специально для Серёжкиных ног, с небольшим запасом на вырост.
Взявшись руками