дедушка! Я хорошо вижу, – отвечал мальчишка, крепко прижимая свою ношу к груди.
Мороз кусал за щёки и, стращая, скрипел под ногами, но звёзды уже ярко светили, показывая мальчишке верную дорогу, и он, гордый тем, что идёт впереди, смело ставил свою ногу в темную глубину снежной тропинки.
Грохнув поленьями об пол, дедушка присаживался на свой маленький стул, доставал лучину для растопки, чиркал спичкой, поджигая её, и вскоре за дверцей начинал шуметь огонь. Серёжка садился рядом сначала на корточки, потом опускался прямо на пол, снимал шапку и, расстегнув пальто, не отрываясь, смотрел на маленькие круглые отверстия, величиной с карандаш, которые в один ряд шли по низу дверки. За этими отверстиями вдалеке начинали свой танец языки огня. Поначалу робкими, еле заметными лепестками, поднималось пламя по дровам, аккуратно заложенным в печи. Потом, шипя и потрескивая, огонь, разгораясь с каждой минутой всё сильнее и сильнее, набирал силу, и уже не надо было разглядывать то, что происходило там, за дверкой. Огонь гудел и метался в печке, стучал в дверку, и она, скоро нагревшись, начинала полыхать жаром. Серёжке всегда почему-то хотелось потрогать её горячую поверхность, и порой его рука непроизвольно тянулась к раскалённому металлу, но всегда другое чувство предупреждало об опасности, заставляя остановиться и спрятать руку за спину.
Дверца накалялась, постепенно все принесённые дрова перебирались в топку печи, и дедушка доставал из кармана сложенный в несколько раз пожелтевший газетный лист. Из другого кармана появлялся кисет с табаком, и, запустив в его внутренность пальцы, дед доставал и высыпал в оторванный и согнутый у края небольшой газетный прямоугольник несколько щепоток махорки. Покрутив немного в пальцах этот газетный клочок, заслюнив его другой край и снова покрутив, дедушка, словно заправский фокусник, проводил несколько раз вдоль него пальцами, – и оп! Во рту у него уже оказывалась свёрнутая цигарка.
Приоткрыв немного дверку у печи, дедушка прикуривал её и, светя в темноте красным светлячком, выпускал струйку дыма, наклоняясь к топке. Дым волшебным образом, повинуясь дедушке, улетал весь без остатка в приоткрытую щель, и растворялся в печке, перемешиваясь там с огнём и жаром.
Становилось жарко, и дедушка, сняв шубу и валенки, ходил во вторую половину трогать печку, скоро возвращался, заглядывал через окошко на звёздное небо и обращался к Серёжке, неподвижно сидящему на полу возле стульчика:
– Серёж, ты полегче, сходи, внучок, принеси ещё пару полешек. Подкинем, да и хватит, а то ночь морозная будет!
– Хорошо, дедушка! – срывался с места мальчишка, на ходу надевая шапку и продевая пуговицу в тугую петлю пальтишка.
Лишь когда прогорали последние головешки, и дедушка, поворошив длинной кочергой в углях, прикрывал заслонку и уходил зажигать керосиновую лампу над большим обеденным столом, лишь только