кухонную фигню, угробила меня. Вышибли по тридцать третьей!
Но «нашим» показалось этого мало. И явились в бокс, где я в последний раз кормил зверушек, опять трое: несмешной клоун Сёма с ассистентами Мишей и Кешей.
Ах, как нехорошо получается! Вчера пили за мой газетный дебют, я выкатил последний пятифон на пузырь «коленвала», а сегодня мои кореша хотят меня побить. И что, получать по кумполу поскольку, я не Юрий Власов, а хилый хиппарь?
Дудки!
Сёма оказался в травмпункте, я в СИЗО. За применение бутылки из-под шампанского могли дать пять лет. Статья в военном билете отправила на принудку, жрать колёса.
Вот лес, лиловая штриховка веток. Вот озеро, холодная вода
Вот небо, серое всегда,
Вот я, весёлый иногда!
Красненькая – аминазин, жёлтенькая – амитриптиллин, синенькая – стилазин. Мне по одной /ваяю санбюллетени/, прочим – горстями.
Дед с моего этапа крякнул в три месяца. Вынесли на мороз «до приезда родственников». Угу, сейчас примчатся! Бабка, которую он зарезал по пьянке, и дочь которая, на него естественно положила.
Мертвеца нарисовал. Палата прибалдела: «Пассажир, как живой и не смердит!» Санитары ему гангрену подогнали. Укутками. Длинными-длинными, грязными-грязными, зато какими «прррочными»!
Наконец бархатные стены курилки /минус тридцать плюс наше дыхание/ стали дощатыми и «модель» закопали. Мне дали свободный выход, я прошёл по Соринску без конвоя, купил гуашь.
Пара месяцев и… задастые, как мокрицы санитарки, кривые от казённого спирта врачи остались в прошлом.
Ощущение свободы длилось, пока стучали колёса поезда Пекин – Москва. Приехал, узнал, почему мать перестала писать в Соринск. «Валентина Ивановна стала раздеваться прямо на приёме…»
Взял у медсестрёнки ключ и потопал. По пути осознал: «никуда не уезжал, не приезжал, а как родился в этом танковом дурдоме, так тут и пребываю».
Дома врубаю Кридднсов на полную, самый близкий голос на свете не взрывается воплем «Выключи-и-и!». Мать далеко.
Мотаюсь на свидания, пичкаю её фруктами, противоречу лечению как могу. Полгода и…
Сердобольный мужичок, взяв с меня пару червонцев, выкатывает самую любимую и красивую на июльскую жару в парадном кримпленовом костюме со значком мединститута на лацкане.
Значок снимаю и прячу, фиг знает зачем! Соусник, вот он, как всегда прекрасен и на виду.
Достаю рисунок. Получилось! Даже не верится, что я рисовал… стоп! Это же Санька, царствия ей небесного!!!
А может и вправду не я нарисовал? Ведь сказано в каких-то буддийских скрижалях, что человек должен стать проводом… «Ты провод?» – интимно поинтересовался внутренний голос.
«Нет, я не провод!»
Добавляю Битлам громкости, кладу каблуковское полено на верстак. Как там у Микеланджело: «То, что ты ночью отдал женщине, не сможешь утром отдать камню? Точно! Не выперла бы