Константиновичем – четыре. А вечером в синхфоническую собраню, на музыку. Вот и понимай, деревенщина, какова княжеска работа.
Дворник хотел что-то сказать, но только крякнул, поплевал на руки и с остервенением стал действовать метлою. В это время из подъезда выбежала молоденькая горничная.
– А! Фрося Митревна! Наше вам. На погоду взглянуть? – спросил у неё швейцар Селифан, игриво осклабляясь.
– С добрем утречком, Селифан Евлампыч! У-у, снежище-то какой! – Горничная вздрогнула плечами и спрятала руки под фартук. – Силиафан Евлампыч! Барышня приказали, мол, приедет мадам певица, не принимать, им сёдни нездоровится.
– Что так? Аль намедни в санях простудимшись?
– А кто их знает! Встали рано, читают в постели письмо. Кажись, шестой раз читают. Вчерась утром почтарь привозил. Сказал, с Парижа. А щас они говорят, скажи, говорят, внизу, говорят, что французской певице приёму нынче нет. Плачут.
– Ладно, – махнул рукой Селифан. – Княгиня как? Вчерась поздно вернулись. Почивают ишо иль кладут пасьянс?
– Почивают, почивают ишо. Григорий Коскентиныч только кофеи откушали, должно в казармы поедут, халат переодели, щас спустятся. Юрия Коскентиныча немец будить пошёл. То-то хлопоты их будить! То канделябром в немца пульнут – страсть! А то и брыкаться начнут, беда! Бить немца ногами затеют, но тот хваткий. Иногда думаю, как это он ишо Юрию Коскентинычу ноги все не повыдёргивал?
– Селифан! Селифан! – повелительно прозвучал наверху лестницы тот благородный княжеский голос с приятным и важным рокотанием в горле, о котором швейцар только что рассказывал дворнику.
Он торопливо отворил двери подъезда, вошёл скользящею и беззвучною походкой в сени, вытянулся, сняв фуражку. Горничная, повиливая всем корпусом и не вынимая рук из-под фартука, побежала наверх. Навстречу ей по позолоченным перилам лестницы быстро спускался плотный, белотелый, чернобровый молодой человек с блестящими глазами навыкате, в синей уланке, в кавалерийских рейтузах и сапогах со шпорами. Он ловко катился по перилам, подняв кверху руки. На площадке лестницы присвистнул и с гиком спрыгнул с перил. Щёлкнул каблуками, закричал притворно строгим голосом: «Эта-тэ, что несёшь под фартуком?», схватив за руку горничную и ущипнув её. Та взвизгнула, вырвалась и убежала с румянцем стыда и счастья на лице. Он молодецки шевельнул плечом, засунул руки в карманы рейтуз и, напевая из оперетты «Дочь Мадам Анго» Шарля Лекока «Я был влюблён», сошёл вниз к дверям. На лице швейцара заиграла улыбка.
– Снежищу-то по колено, Селифан? – сказал молодой человек, смотря выше швейцара.
– Так точно, вашество, и всего одиннадцать с капелькой градусов.
– Скажи Илюшке, чтоб Летуна заложил, и попроворнее.
– Слушаю-с, вашество. В бегунцы синие прикажете?
– Да-да, пусть в эти бегунцы заложит.
– Слушаю-с, щас, мигом!
Молодой человек ещё хотел что-то прибавить, но вместо этого промычал, значительно