Ливитин из «Капитального ремонта»). Дозволенная в 30-х на бумаге рефлексия золотопогонных рубак была непредставима на тогдашнем экране, триумфально занятом своевременно усопшими Чапаевым, Котовским, Пархоменко и Щорсом. И только с массовым приходом цвета под красно-зеленым небом дымных степей, в широкоформатном исполнении усатые благородия стали скидывать погоны и цеплять звездочки на суконные фуражки, а чернобровые грудастые вдовушки – рыдать над их остывающими телами. В один год под одним небом неслись друг на друга конармеец Корчагин и подхорунжий Мелехов, и оба получали за это почетные дипломы Первого всесоюзного кинофестиваля в Москве.
Понятное дело, что Толстой не мог манифестировать свои графские взгляды, а потому самые яркие мысли – об искупительном возмездии войны и усобицы, о разрушительном и опасном для миропорядка векторе славянского богоискательства, о мракобесии социал-демократов, которые «в слове ошибись – пытать начнут», – вкладывал в уста самых проходных и никчемных персонажей вроде рогатого мужа Николая Ивановича или девицы Елизаветы Расторгуевой. Как следствие они же и были первыми отсечены при составлении режиссерского сценария.
Постановщики намеренно, из классовых соображений, упустили-умолчали, что самые мокрогубые недотыкомки книги – Сапожков, Говядин, Махно, Смоковников-муж и прочие бес-соновы, бес-крыловы и бес-совестновы – как раз и были теми, кто в голос кликал революцию, взыскуя разрушительного и жаркого вала на заболоченную империю. Что они и были теми, кто «море синее зажгли», а масса уже пошла потом по ним, ведомая славными и добрыми барами, подлинными победителями гражданской войны. Гимн здоровым силам нового дворянства пропал втуне и был окончательно обезображен пафосным финалом. Книга, помнится, заканчивалась «дельной речью» инженера Кржижановского об электрификации, читай: о принесенном дворянскими Прометеями свете над новой Россией, – а отнюдь не дежурными россказнями Ильича, что такое коммунизм, под восторженные овации Рощиных и Телегиных.
Не миновала постановка и печати уходящих театральных времен: сыгравшая свою главную роль Руфина Нифонтова, несмотря на равенство лет, выглядела много старше и зрелее своей героини – легкомысленной барыни Катерины Дмитриевны, собирающей благотворительные вечера в пользу большевиков и разочарованно уступающей модному демону-символисту. То же можно вменить и блистательному Гриценко: есть люди, еще в материнском свертке лежащие с раздраженно-дидактической миной полковника Генштаба. Нина Веселовская в роли Даши мало чем отличалась от миллионов перезрелых десятиклассниц того года – словом, досадный дискастинг был не меньшей напастью постабсолютизма, нежели 20 лет спустя (пожалуй, только действующим киногенералам Пырьеву, Герасимову, Зархи, Бондарчуку, Михалкову удавалось подбирать стопроцентно адекватных исполнителей классического репертуара; али выбор у них был побольше, чем у смертных