Юм и отвернул лицо от непереносимого взгляда Деда, скрывая неровную и тяжелую дрожь. – Это трудно. Это правда не снять с себя?
– Нет.
– Жаль. Спасибо, что дал мне побыть человеком.
– Что Драконом быть не хочешь – понимаю. Сам не хотел. С этим не то что сжиться, с этим даже примириться невозможно…
– Как тогда жить?
– Притерпишься. Да и мы поможем.
– Быть Драконом…Это…– За ребрами расползался ядовитый плющ со страшными, по-медицински металлическими колючками, поднимался к горлу, душил. И жутко заболела спина. – Я вспомнил, за что меня ненавидит Сташ. Как я родился. Я вспомнил. И ты тоже его ненавидел за такое же рождение?
Ярун ответил очень спокойно:
– Нет, я даже не знал, что он родился. Я увидел-то его уж лет десяти, когда было поздно, слишком поздно, чтоб…Но это долгая и невыносимая история, не похожая на твою. Ты прав только в том, что быть Драконом – тяжелая судьба, невыносимая. Даже тебе – уже столько бед. Но неправда, что отец тебя ненавидит! Неправда! Ты сам никогда не подпускал его к себе!
– Я не понимаю…– из последних сил сказал Юм.
Черная вина. Кровь стала холодной и черной, как эта вина. Та самая, настоящая, которую он знал за собой всегда. Кажется, по правде ее-то он никогда не забывал, она всегда была тут, рядышком. Как же удавалось не помнить? Еще пять минут назад – ведь не помнил же…
– Горе ты мое. Успокойся, – устало попросил Ярун. – Сташ тебе свое отцовство не навязывает. Сташ знает, что ты даже видеть его не готов.
– Я никогда не буду готов.
– Почему ты думаешь, что он тебя винит? Тебя? Юмушка, ты в капкане первых впечатлений жизни, только и всего. Да, твоему рождению сопутствовала смерть твоей матери – но ты-то в этом не виновен!
– Мне нельзя было вообще появляться на свет! – голову прожгло кошмарной тошнотворной болью, но Юм не шевельнулся, не вскрикнул.
– Юм, ты – надежда и спасение.
– Я не понимаю. Потому что все наоборот. Я, раз такой ужасный, хотел один быть… Но от него нельзя убежать. Без меня дальше никак, да? Столько всего надо сделать…
Его затошнило сильнее, все вокруг жгло и переставало быть, тело мертвело, вокруг, казалось, пахло кровью и лекарствами, и он скорее зажмурился, чтоб договорить все важное, все признание смертной вины своей, что чувствовал:
– Я поэтому буду слушаться. Я – Юмис. Надо, чтобы я работал, сделал, что он велит. Я все сделаю, что велит, – сердце распухло от боли и колотилось в горле, будто хотело вылезти наружу и убежать. Он затолкал его поглубже, стиснул. – Скажи ему, я не буду звезды… В смысле, ничего не стану без спроса… Нет, не то. Что я… А какая ему разница… – Юм хотел еще сказать что-то самое важное, самое больное, но лицо вдруг онемело, и он вдруг уснул.
0,3. Счастье – для хороших!
Айр был прекрасен.
Отпечаток чуда еще лежал здесь на каждой травинке, на каждом тонком молодом дереве, сиял в холодном сверкании глубоких полноводных рек и жемчужными тенями облаков плыл по