с европейским терроризмом или, по меньшей мере, его понимания. В конце курса лекций в мае 1979 года Фуко отвечает тем, кто критиковал его поддержку Иранской революции, и утверждает «теоретическую этику», которая носит антистратегический характер: «быть почтительным к восстанию сингулярности и непримиримым, как только власть пытается обойти всеобщее»[45].
Опыт европейского терроризма и его политических последствий поможет нам понять теоретические ходы, сделанные Фуко в лекциях о правительности. По замечанию его коллеги Паскуале Паскуино (Pasquino 1993: 73), он осознал, что использование языка войны для понимания власти приведет к «экстремистскому разоблачению власти». Модель управления представлялась альтернативным способом мышления об отношениях власти в современных обществах. В более практическом плане в лекциях 1978–1979 годов Фуко предпринимается попытка понять послевоенное немецкое «экономическое чудо» в терминах принятия модели «возможной неолиберальной правительности», а не «столь часто осуждаемой, изгоняемой, поносимой, отвергаемой модели бисмарковского государства, превратившегося в гитлеровское» (Foucault 2008: 192; Фуко 2010: 246).
И тогда, и сейчас я делаю акцент на этих разнообразных контекстах не ради филологических раскопок смысла меняющихся утверждений Фуко, но чтобы показать, что предлагаемый правительностью этос сформировался в отношениях со специфическими собеседниками и в уникальной, определенной множеством условий, политической обстановке. Фуко не столько разрабатывал набор инструментов для эмпирического социально-научного анализа (хотя эти лекции и производят такое впечатление), сколько занимался определенной деятельностью или, скорее, совершал множество слабосвязанных действий в обусловленной множеством факторов внутренней и международной политической обстановке. Задача, стоявшая перед нами, как мне казалось, состояла не в том, чтобы превратить эту точку зрения в постоянный и неизменный набор аналитических инструментов, а в том, чтобы перенять ее этос. Наше настоящее отличается от времени Фуко и от 1980-х и 1990-х годов, когда в англоязычном мире появилась правительность. Вопреки лавине политических и журналистских диагнозов «смерти неолиберализма» и предупреждениям о худшем экономическом кризисе со времен Великой депрессии, или даже выборам Барака Обамы, наше настоящее остается не моментом «всеобщего упадка» или «торжествующего подъема», а «временем, похожим на любое другое время, или, скорее, временем, которое никогда вполне не похоже ни на какое другое» (Foucault 1994: 126). Изучение эпохи Фуко позволяет нам изучить свое время, а также обязывает нас, как думал я тогда и полагаю сейчас, изменять, обновлять и иногда отбрасывать его и наши собственные прежние понятия, подходы, аргументы и анализы. Третий аспект книги, по моему мнению, отличающий ее от других работ в этой области, состоит в этом акценте на роли настоящего как условия и арены нашего мышления, суждений, точек зрения, исследований и, прежде всего, понятий. Настоящее время – это