с литературой о правительности, посвященной риску, я обращал внимание (еще раз) на множественность рациональностей, технологий и режимов риска. Вместе с тем я использовал эту литературу еще и для того, чтобы доказать значимость риска и избежать вписывания этой множественности в реалистический нарратив современного общества. Кроме того, я утверждал, что верно понятый риск является компонентом «рефлексивного управления» (понятие, позаимствованное мной у Саманты Ашенден (Ashenden 1996)). В нем более ранние формы управления, включая управление собой, становятся средствами, с помощью которых программы управления пытаются управлять рисками. Я предположил, что эта новая траектория появилась параллельно с тем, что Фуко назвал «внедрением правительности в государство» (governmentalization of state), и была тесно с ним связана: своего рода «внедрение правительности в управление». Отдельные связи риска и авторитарного и либерального управления им в XX веке, а также тройные серии управления «людьми и вещами», процессами и механизмами управления, подсказали организацию некоторых тем из этой книги. Конечно, ясности часто приходится достигать ценой упрощения.
Помимо того что эта книга функционирует как текст и обзор, ее можно охарактеризовать при помощи следующих пяти особенностей. Во-первых, это компактная и связная экспозиция фрагментов о правительности – «аналитика правительности», опирающаяся на широкую палитру интеллектуальных и критических ресурсов Фуко и других авторов.
Во-вторых, в этой книге я попытался сохранить и прояснить критический этос и характер этого исследования правительности. В-третьих, возникновение правительности было помещено в пространство интеллектуальных и политических условий, которые конституировали ее настоящее. Таким образом, поднимался вопрос о нашем собственном настоящем. В-четвертых, понятия «управление» и «правительность» были помещены здесь в более широкое концептуальное поле властных отношений (включая отношения суверенитета и биополитики) и генеалогии, ориентирами которой были пасторская власть, государственные интересы (reasons of state) и полиция. В-пятых, в этой книге я стремился охватить множественность способов управления в современных либеральных обществах, дабы подчеркнуть пределы применимости потенциально превращаемых в идеальные типы категорий вроде неолиберализма и развитого либерализма и предложить полиморфную область, по отношению к которой они были бы лишь частью. Эта область включает в себя авторитарные и деспотические практики в государствах развитого либерализма и нелиберальные типы рациональности управления, включая неоконсерватизм и патернализм. Все они, разумеется, были второстепенны, но определили ту направленность, благодаря которой эта книга обрела собственное место в литературе и смогла претендовать на нечто большее, чем всего лишь повторение или применение того, что делали другие.
Все эти особенности указывают на главную направленность, отличающую эту книгу.