у нас в школе-дурке: могли, к примеру, в сортире унитаз выкорчевать. Идешь в туалет по большому, находишь только дырку – и хоть обкакайся, потому что толчок давно в окошко выбросили на проезжавшую мимо машину. А однажды какой-то урод-лайнбекер где-то раздобыл винтовку и давай шмалять по окнам студенческого клуба напротив. А когда примчались университецкие копы, этот урод сбросил на ихнюю машину здоровенный подвесной мотор, который где-то нашел и заранее приволок в общагу. А какое он понес наказание: тренер Брайант заставил его пробежать несколько кругов.
Мы с Кертисом так и не нашли общий язык, и меня совсем тоска заела. Скучая по маме, я спал и видел, как бы вернуца домой. А этого Кертиса я просто-напросто не понимал. В разговоре он постоянно матерился, я даже слов таких раньше не слыхал и, пытаясь угадать их значение, упускал главную мысль. Восновном она сводилась к тому, до какой степени его достает одно или другое.
У Кертиса была машина, и он изредко подбрасывал меня на тренеровку, но однажды выхожу я к нему на встречу, а он, матерясь на чем свет, возица с тяжеленной решеткой уличного люка. Как выеснилось, он проколол шину и хотел сменить колесо, сложил все гайки на снятый диск и нечайно смахнул их в люк. Нам грозило опоздание, что щиталось грубым нарушением, и я ему говорю:
– Ты отвинти от каждого колеса по одной гайке, и получица у тебя по три гайки на каждое колесо – до стадиона как-нибудь дотянем.
Кертис на миг даже материца забыл и, уставившись на меня с земли, спрашивает:
– И как только дотумкал? Ты же вроде идиот?
А я ему отвечаю:
– Ну, идиот, зато не тупой.
Тут Кертис прямо взбеленился, вскочил с земли и погнался за мной с гаечным ключом, обзываясь всеми грязными словами, какие только знал, и после того случая наши отношения в конец испортились.
Я решил от него куда-нибудь отселица и после тренеровки, спустившись в подвал Обезьянника, остался там на весь вечер и на ночь. В подвале было не грязней, чем в комнатах, да и лампочка на потолке уцелела. На другой день перетащил я туда свою койку и там обосновался.
Между тем в универе начались занятия, и администрации пришлось думать, как со мной поступить. На кафедре легкой отлетики был один препод, который вроде ничего не преподдавал и только устраивал дела всяких балбесов, чтоб их не отчислили за неупеваемость. Некоторые предметы щитались легкотней, например «физическая культура», и меня сразу туда записали. Но по мимо этого, мне полагалось ходить на англиский и литературу, а так же выбрать одну из, естественно, научных или математических дисциплин – их было никак не обойти. Позже я узнал, что есть определенные преподы, которые футболистов особо не напрегают, учитывая, что те выкладываюца на футбольном поле и не могут разбазаривать свое время на учебу. Один такой препод был на кафедре физики, но читал он, к сожалению, только спецкурс промежуточного уровня по «Теории света» или как-то так, расщитанный вроде бы уже на выпускников. Но меня все равно туда запихнули,