ее в лес, и – нет, не спрашивай меня, почему она выжила. Никто не знает. Девки при княгине щебечут, что к порогу ее принесли волки. А Оркки настаивает, что не выдержал кто-то из ее семьи.
– Ты не ответил на вопрос, – оправившись, спокойно заметила Совьон. – Зачем братья привезли ее в Черногород?
Мужчина вздохнул и запустил пальцы в гнедую конскую гриву.
– Тот купец, которому задолжал пастух с Мглистого полога… Пошли слухи. О том, что в его доме живет девушка и из ее свирели песнь льется, как из соловьиного горла.
– Купец простил Вельшу долг?
– Доплатил, и Рацлава осталась жить у него.
Совьон вскинула широкую рассеченную бровь, хотя и не выглядела слишком удивленной.
– Ее братья были рады.
– О да. – Тойву похлопал коня по шее. – Ведь они этого и добивались. Позже наш старый, закаленный в боях воевода пустил слезу, слушая ее. И я тоже ее слышал – за ночь до того, как девушка вошла в Божий терем.
Совьон выжидающе смотрела на него, и предводитель невесело рассмеялся.
– Я, – Тойву облизнул губы, – остался разочарован. Красиво, но не настолько, чтобы сойти с ума. Уверен, в одном только Черногородском княжестве можно найти сотню куда более искусных пастушков. – Он криво улыбнулся и продолжил вкрадчивым полушепотом: – Так скажи мне, Совьон, кого мы везем Сармату? Одаренную деву или ведьму?
Повисло молчание, и наконец Совьон покачала головой.
– Я не знаю, – ответила она. – Я не знаю… Драконья невеста не ведьма и, похоже, не слишком одарена, но…
Новое молчание нарушали лишь скрип мерзлой почвы под копытами и колесами да разговоры людей за спиной.
– Ладно. – Тойву уверенно повел плечами. – Кем бы она ни была, к зиме она окажется в чертогах Сармата, и пусть боги решают ее судьбу.
– Пусть боги решают, – согласилась Совьон и вскинула лицо к небу.
Белесый луч солнца мазнул ее по синему полумесяцу на скуле.
Песня перевала
II
Рацлава сидела в повозке, когда ее пальцы снова начали кровоточить. Прежде чем девушка поняла это, она испачкала платье на коленях – багряные, княжьего цвета капли растеклись по витиеватому узору, вышитому серебряными нитями, хотя Рацлава не видела ни багрянца, ни серебра. Раньше ее одежды часто бывали в крови, и сестры говорили, что даже на выстиранных юбках и рукавах оставались побледневшие алые пятна.
– Матушка. – Она провела рукой над бровями, будто пыталась скинуть невидимую пелену. – Пожалуйста, помоги мне.
Старуха делила с ней повозку и обязывалась исполнять любую ее прихоть. Жилистая, желтокожая, как и многие жители Пустоши, Хавтора, дочь Ошуна, прятала голову под шерстяным шафранным покрывалом и заплетала седые и жесткие, словно проволока, волосы в два пучка на затылке. Ее сухие руки покрывали веточки красных татуировок, а шею окольцовывал широкий рабский ошейник.
– Вих шарлоо, – промурлыкала она, поглаживая пальцы Рацлавы. – Я позабочусь о тебе.
Любая