его в покое; всё за него уже сделали, жизнь расчертили, график, а он сам хочет пожить».
– Мы видели, как он сам умеет жить, – Эдвард кинул взгляд, будто чиркнул спичкой о коробку, – двое детишек незаконных к двадцати…
– Помолчи, – оборвал его отец и повернулся к Стефану: – А ты не молчи – отвечай, что за безумие? Ты хоть знаешь, что это – Гель-Грин?
– Порт, – пожал плечами Стефан; он опять стоял у окна, те же самые зеленые занавески.
– Огромный порт, – сказал отец, – мирового значения… Но его только строят; там нет даже домов. Бухту только открыли – это было огромной сенсацией, – два молодых брата; но ты даже для них слишком молод… Это очень ответственно, понимаешь? У тебя дети, ты их с собой туда возьмешь?
– Да, – и дядя застонал; он тоже привык к Свету и Цвету, всегда приезжал с подарками: в этот раз была железная дорога на дистанционном управлении. Потом все молчали и пили кофе – каждому свой, и Стефану опять не принесли; он стоял и смотрел в окно, как гаснет день, и думал: «Хочу уехать, увидеть мир»; он не знал, почему подобрал это объявление; он просто чувствовал, что где-то далеко есть совсем другой – настоящий Стефан, который ничего не боится и учит этому своих странных детей…
«Как хочешь», – был папин вердикт; «Подумай, Стефан», – дядя и Эдвард. Через три дня пришли деньги с точным указанием рейсов – время и место; и Стефан сложил вещи; когда он закрывал чемодан, вошла мама с толстой черной курткой из сверкающей болоньи с меховым капюшоном. «Зачем это, мам? я взял пальто». «Возьми», – и густо покраснела, словно призналась, что любит не отца, а другого мужчину, – я смотрела новости – там все в таких ходят; там холодно и влажно»…
Цвету было четыре года, Свету шесть – скоро в школу; и Стефан думал, есть ли там школа; купил на всякий случай учебники, новые ботинки, кучу разноцветных свитеров и всё боялся, что они не захотят поехать вместе с ним; будут плакать, прощаясь, в аэропорту. Но они шли спокойно, держась за руки, в голубой – Свет и оранжевой – Цвет кепочках; Цвет крутил головой: ему всё было любопытно, он был из первооткрывателей. И Стефан с облегчением понял, что, может, наоборот, к лучшему; с папой и мамой Цвет превратился бы в обыкновенного избалованного подростка, каким был Эдвард; а Свет был для него загадкой; как Река; как река. Они спали, обнявшись, в самолете. «Какие милые, – сказала стюардесса в синей форме, – ваши братики?» – и принесла им по куриной отбивной с оливкой внутри и фигурного шоколада. Стефан смотрел на облака внизу; везде у него спрашивали паспорт – выглядел он на пятнадцать, застрял во времени, Марти Мак Флай, когда его жизнь началась и закончилась; рассеянно целовал детей в макушки и покупал им мороженое и орешки по первому требованию. «Мы не упадем?» – спросил шутливо толстяк по соседству, пристегиваясь, у Света; мальчик посмотрел на него огромными серыми глазами; и, как потом толстяк рассказывал своим друзьям за пивом, «они у него словно засветились изнутри, словно корабль с призраками начал подниматься со дна моря»; и Свет ответил: «Нет; вы умрете от сердца, через много лет, в больнице с синими стенами; мой папа – во сне, дома; а Цвета