дом, ведь Барберен тебе не отец, а его жена – не мать.
Ты говоришь, что любишь ее, что она была добра к тебе и тебе жаль расстаться с ней. Все это так, но если ты подумаешь, то поймешь, что она не могла бы держать тебя у себя в доме против желания мужа. А он, может быть, совсем не так дурен, как тебе кажется. Ему не на что жить, он калека, не может работать и не считает себя обязанным кормить тебя, когда ему самому придется голодать. Да, жизнь – тяжелая борьба, и человек не всегда может поступать так, как желал бы.
Все, что говорил Витали, было, конечно, очень благоразумно, но в эту минуту его слова не могли подействовать на меня: я слишком страдал от разлуки.
Я никогда уже не увижу женщину, которую считал матерью и горячо любил, которая вырастила и ласкала меня. Эта мысль сжимала мне горло, я задыхался. Но я все-таки шел рядом с Витали и старался думать о том, что он мне говорил.
Да, конечно, все это правда. Барберен мне не отец, с какой же стати ему голодать из-за меня? Он взял меня к себе, я жил у него в доме много лет, и если он отсылал меня теперь, то только потому, что не мог больше держать. Не о сегодняшнем дне нужно мне вспоминать, думая о нем, а о прошлых годах, которые я прожил у него в доме.
Спустившись с довольно крутого склона, мы вышли на обширную, далеко расстилавшуюся пустошь, покрытую вереском и дроком. Нигде не видно было ни домов, ни деревьев.
Бежать от Витали я уже не думал. Куда я пойду? К кому? Да и этот старик с седой бородой, может быть, совсем не такой ужасный, как мне казалось сначала, и не будет обращаться со мной жестоко.
Долго мы шли по пустынным равнинам, которые иногда перемежались мелким кустарником. Ничего другого не было вокруг нас, и только вдали виднелось несколько холмов с бесплодными вершинами.
Я совсем не так представлял себе путешествие. Мне казалось, что, выйдя из нашей деревни, я увижу какие-нибудь чудесные страны, совсем не похожие на нашу долину.
Витали шел вперед ровным шагом. Обезьянка сидела у него на плече; собаки бежали за ним. Иногда он говорил им что-нибудь ласковое то по-французски, то на незнакомом мне языке. Ни он, ни его собаки, по-видимому, не знали усталости, но я очень утомился. Долгий путь и волнение совсем лишили меня сил.
Я с трудом тащился за моим хозяином, но не решался попросить его остановиться на отдых.
– В этих деревянных башмаках тебе трудно идти, – заметил наконец он. – В ближайшем городе, в Усселе, я куплю тебе кожаные.
Эти слова ободрили меня.
Мне уже давно страстно хотелось иметь кожаные башмаки. По воскресеньям сын мэра и сын трактирщика, входя в церковь, неслышно ступали по каменным плитам, тогда как мы, крестьяне, в нашей деревянной обуви, поднимали страшный стук и грохот.
– А далеко до Усселя? – спросил я.
– Вот слова, которые сказаны от чистого сердца! – воскликнул, смеясь, Витали. – Так тебе очень хочется иметь кожаные башмаки, Реми? Хорошо, они будут у тебя, да еще подбитые гвоздями. Кроме того, я куплю тебе бархатные панталоны, куртку и шляпу. Надеюсь, ты теперь перестанешь плакать и весело пройдешь шесть миль, которые остались до города.
Кожаные, подбитые гвоздями