войска, где каждый шестой был новобранец, насчитывали 95 734 человека и 605 орудий. Разведка (в том числе, в лице поручика М. Ф. Орлова, побывавшего в наполеоновском лагере для выяснения ситуации с попавшим в плен тяжелораненым генерал-майором П. А. Тучковым) доносила, что у Наполеона в строю 156—165 тыс. человек. Хотя Кутузов полагал «донесение Орлова несколько увеличенным» и даже сообщил об этом царю (о чем, вскоре, очевидно, сильно пожалел!?), сам он считал, что перевес сил, все еще, остается на стороне противника. Правда, его любимец, выученик и правая рука в квартирмейстерско-штабной работе полковник К. Ф. Толь на тот момент оценивал силы Наполеона и вовсе в 185 тыс. И лишь П. И. Багратион склонялся к мнению, что у противника под рукой не более 130 – 140 тыс. и, скорее всего, именно он – прославленный мастер арьерградного боя – был ближе всех к истине. Так или иначе, но в основном это были отборные силы: от русской границы до Москвы смогли с тяжелыми авангардными боями дойти лишь самые крепкие, выносливые и опытные.
Учитывая такое численное превосходство и то, что выбранная Барклаем позиция у Царева-Займища в целом не устроила Кутузова (в тылу текла речка с болотистыми берегами, исключающая маневрирование и переброску резервов; в случае неудачи русские могли быть утоплены в болоте), он устроил беглый смотр некоторых армейских частей. Восторженно встретивших его солдат, он приветствовал предельно лаконично, доходчиво и… нарочито громогласно – по-отечески: «С такими орлами! Да отступать!?», одарил 150 рублями, из пожалованных ему 10 тыс. царем, – и буднично-спокойно отдал приказ о немедленном… отступлении!
Отступлении – навстречу обещанному московским генерал-губернатором графом Ф. В. Ростопчиным (1763—1826) 80-тысячному московскому ополчению и резервам (особому «калужскому» корпусу с предполагаемыми 31—38 тыс. чел. – 55 бат., 26 эскадр. и 14 арт. рот), ведомым генералом М. А. Милорадовичем. Хотя какое-то время он еще раздумывал как поступить – даже велел усиливать земляные укрепления на позиции предложенной Барклаем, но затем передумал. Натиск авангарда напористого Мюрата оказался столь энергичен (бои шли беспрерывно – даже ночью – русские постоянно отходили на новые позиции, по нескольку раз за сутки!), что даже усиленный арьергард генерала П. П. Коновницына – крепко знавшего свое ремесло – оказался отброшен к Царево-Займище и даже соприкоснулся с главными силами армии. Отчасти и поэтому – не желая ввязываться в «большую драку» в невыгодном для армии положении, Кутузов приказал отступать от Царево-Займище. Он предпочел продолжить начатое Баркалем «скручивание гигантской пружины русской армии», но по-своему… и снова оказался прав!
Как бы тогда и потом «премудрого пескаря» «Ларивоныча» не хулили его многочисленные недруги, но он слишком часто (повторимся!) бывал прав в принятии единственно верных решений в условиях цейтнота. Лишь