Опять надежда, которая однажды уже не сбылась. Я больше не смогу стерпеть. Ещё одного разочарования я не выдержу. Разве ты не понимаешь? Пусть лучше так. И потом, – она отняла руки от лица и взглянула на Маннергейма полными слёз глазами. – Как я оставлю Магду и Кралю, – она указала взглядом на своих животных, сидевших рядом на коврике перед камином. – Кому я оставлю? Оле Паркосу? А если война? Сюда могут прийти большевики. Они погибнут. Ты же знаешь, – голос её дрогнул. – У меня никого нет ближе. Ты, Магда, Краля. Больше никого. Увы.
– Не надо так расстраиваться, Маша.
Маннергейм обошёл кресло, с нежностью положил руки на плечи Маши. Она прижалась щекой к его руке. Тепло его руки пронзило её, как и двадцать с лишним лет назад, когда тёплым вечером на террасе каменноостровской дачи он впервые прикоснулся пальцами к её щеке и повернул её лицо к себе, чтобы поцеловать. «Что вы себе позволяете, барон?!» – она хотела оттолкнуть его, ведь только за обедом Зина подробно рассказала ей всю историю похождений Маннергейма с графиней Шуваловой. Маша была очень сердита. Но не смогла. И ответила на поцелуй, о котором позже сожалела.
– Ты просто испугалась, я понимаю, для тебя это неожиданность, – наклонившись, Густав поцеловал её пышные рыжие волосы. – Но надо использовать любые возможности. Рейхсминистр заручился поддержкой Гиммлера. Это очень высокопоставленные люди. В их подчинении состоят службы, где свой штат врачей, очень квалифицированные специалисты. Есть одна женщина, очень хороший хирург, компетентный. Известно, что она возвращает в строй тяжелораненых солдат и офицеров, которые в иных руках считались бы безнадежными, остались бы инвалидами. У неё они здоровы и снова могут служить. Это серьезная рекомендация, как военный человек я хорошо это понимаю. Мы должны довериться, Маша, это, возможно, последний шанс, – он ласково гладил её волосы и плечи. – Не бойся. Надо рискнуть. Ради прошлых надежд, которые разбились, ради будущего, ведь если всё сложится удачно, оно ещё будет у нас с тобой, обязательно. А за Магду и Кралю не стоит переживать, – он пожал плечами. – Они поедут с тобой. Пока поживут у меня на квартире. Я когда-то умел прекрасно обращаться с царскими лошадьми, так что с этими двумя питомцами справлюсь, – он улыбнулся. – Надо думать о хорошем. Время страдания когда-нибудь кончится.
Она подняла голову, взглянула на него – он уговаривает её или себя?
– Как оно кончится, когда все говорят, что на пороге – война! Ты для того настаиваешь, чтобы мы уехали, что знаешь, сюда придут большевики? – спрашивала она с тревогой. – И этот мой дом тоже им достанется, как и дом в Петербурге, дача на Каменном острове, и его они разграбят? Мой единственный родительский дом?
Она уже не могла сдерживать себя, слёзы покатились по щекам. Маннергейм молчал, прижав её голову к себе.
– Война неизбежна, ты права, – проговорил он глухо. – Но мы намерены драться, это настроение во всех слоях общества, много добровольцев, есть и вооружение. Мы заручились серьёзной международной поддержкой. Сталину дорого обойдется