– его, – грузчик указал на одиноко стоящего в стороне Ларсена.
Эриксон прошел к нему и, уже когда оказался почти вплотную, узнал того оратора, который тогда, на митинге, грозил революцией всему миру.
– Не хотел вам мешать, – сказал журналист. – Я Ларсен.
– Ага. Видал вас на митинге: красиво говорили! – не протягивая руки, недружелюбно сказал Эриксон и холодным взглядом смерил этого хилого, худого парня. – Журналист?
– Журналист.
– Пару раз читал вашу газетку. Скандальная. Все норовите укусить правительство за ягодицу.
– Не разделяете наши взгляды? – спросил Ларсен.
– Я их не знаю: из-за работы нет времени их изучать.
– А говорите: были на митинге…
– Случайно.
– Не понравилось?
– А что может понравиться? Кричат, размахивают руками – и никакой пользы. Мне нравится работа. – Эриксон еще больше насупился. – И в связи с этим прошу учесть: пароходом командую я, и только я. Мне плевать на политику и на то, кто меня нанял, плевать, куда вы сунете и как закрепите это свое барахло, плевать, что и кому вы везете в этих своих ящиках!
Сверху за погрузкой и одновременно за гневной беседой капитана и журналиста наблюдал молчаливый, аскетичный рулевой Рольф.
Потные грузчики принялись за ящики Ларсена.
– Пожалуйста, осторожнее, – попросил журналист. – Там стекло… лекарства…
– Постараемся.
И грузчики продолжали тяжело стучать сапогами по доскам узкого трапа.
– Да! И еще… по поводу вашей жизни на пароходе, – снова напомнил о себе капитан.
Ларсен обернулся.
– Вы сами следите за сохранностью своего груза. Мне за него не заплатили, сказали: благотворительный. Груз – ладно, пусть. Но на этом моя благотворительность кончается! Мой пароход не прогулочный, и вы не пассажиры. У меня все работают! В рейсе каждому найдется дело!
– Справедливо, – согласился Ларсен. – Во всяком случае, на меня вы можете рассчитывать.
Ответ журналиста понравился капитану. Его лицо слегка посветлело. А Ларсен неторопливо направился к следующему штабелю ящиков и коробок, где уже собрались грузчики и ждали его указаний.
10
К ночи полностью загрузились, и пароход отдал швартовы. В глубоких сумерках вскоре исчез архипелаг, лишь огни Стокгольма еще долгое время угадывались за их спиной, но и они постепенно истаяли в безлунной темени.
Потом был день, и от горизонта до горизонта легкая накатистая волна. Пароход слегка покачивало.
Эриксон один стоял в рулевой рубке. Когда проскрипела дверь, он скосил глаз. Увидев входящего Ларсена, насупился. Еще когда маклер Бергстен предупредил Эриксона, что с ним в плавание отправится журналист, да еще с благотворительным грузом, он уже тогда заочно невзлюбил его. Эриксон не любил ни политику, ни политиков. Пустопорожнее занятие, а, скорее всего, даже вредное. В любом государстве постепенно все становится подогнанным, все четко работает, а от политиков (в их числе