рулевой.
– Ладно, – согласился капитан и, уже уходя, добавил: – В сумерках выходи на открытую воду. – И ушел. Спустился в столовую.
Крохотная каюта-столовая была слабо освещена, круглые оконца были занавешены мешковиной.
Ларсен сидел, положив перед собой часы: подходило время ему спускаться в кочегарку. Едва стал себя лучше чувствовать, он отказался от дарованной капитаном привилегии и стал по мере сил помогать кочегару.
Допив кофе, он перевернул чашку, а недоеденным бутербродом с тонким слоем масла стал смазывать ладони с покрывшими их волдырями. Это не ускользнуло от взгляда капитана. Он подсел к Ларсену, поставил на стол флягу. Был он явно под хмельком: лечился от страха.
– Я же тебе говорил: не твое это дело – лопата.
– А куда девать совесть? – спросил Ларсен.
Эриксон промолчал и лишь после долгой паузы улыбнулся, добавил:
– Еще сутки-двое в кочегарке, и они там поверят в твое пролетарское происхождение… Видишь ли, им наплевать на слова. Мне рассказывали, они прежде всего смотрят на ладони. Есть мозоли – пролетарий. Нет – веревку на шею, – и Эриксон положил на стол перед Ларсеном свои натруженные руки.
– Это когда вы ходили в Лулео?
– Они были кровавые, почти во всю ладонь. Сейчас уже почти сошло.
– Значит, они смотрят не только на ладони, – сказал Ларсен. – Наверное, проверяют и на совесть.
Эриксон налил в свою чашку из фляги, подумав, налил и Ларсену. У него было явное желание продолжить недавний разговор. Оттого ли, что уже принял свою порцию рома или от многосуточного нервного напряжения.
– Я вот что скажу тебе, редактор, – он наклонился к Ларсену. – Веришь – нет, мои родители не из богатых. Трудно выбивались из нищеты. Когда я был мальчишкой, у меня была английская болезнь. Знаешь, что это? Тощий, спина согнута, живот большой, а ноги, как спички. Но я на них выстоял. Совесть, душа – это для рулевого. А у меня тут, где у него душа, крепкий кусок мяса, – он выпрямился и ударил себя кулаком в грудь. – И он работает, гонит по жилам кровь. И все! А совесть, душа – это химера. В какой-то умной книге я вычитал, что мир материальный. Если это так, покажи мне душу или там совесть. Я хочу их потрогать, подержать в руках… Когда лезешь на гору, руки в кровь, силы на исходе. О чем в это время думаешь? Да ни о чем. Есть цель – вершина. И ни о чем больше! Мне одному приходилось вставать на ноги. Я все это знаю.
Ларсен улыбнулся. Он повидал много людей: хоть и книжный червь, но понимал, что это у Эриксона поза, бравада. Только так он думает не всегда, лишь в минуты отчаяния. И в это плавание он тоже пошел от отчаяния. И впереди у него пока ничего, вершины не видно. Но он карабкается, хотя руки в кровь и силы уже на исходе.
– Что будешь делать, когда придем туда? – спросил Ларсен.
– Напьюсь. Вдребезги. Как положено.
– А потом?
– Потом? – капитан задумался. – Потом буду искать груз на обратный путь. Я не камикадзе, чтобы рисковать своей жизнью во имя чужой благодати. Вот так и запиши на своей манжетке, господин редактор!
Ларсену