встретить нас там, у него нет возможности приехать. Он с утра отправился на рынок, что возле ратуши района Веддинг, чтобы купить приправы для хариры[11], собирался сварить суп для мамы и вечером отнести в больницу. Он не может приехать в больницу сейчас, но скорбь приводит его к нам, в наш дом. Латифа уже в больнице, Морад скоро тоже будет там. Хамид поехал в мамину квартиру на Экзер-цирштрассе, где все мы провели детство, и я тоже еду туда. Хамид стоит на улице и ждет меня. Мы оба ничего не говорим, да и что тут можно сказать. Мы обнимаемся, впервые в жизни; нам обоим плохо без мамы. Мы поднимаемся на третий этаж, открываем дверь квартиры, мы оба хорошо знаем эту квартиру, и здесь мы чувствуем себя ближе к маме. Мы молчим, плачем, потом прощаемся: Хамид едет в свой обувной магазин, ему хочется забыться, занявшись повседневными делами, мне, напротив, нужно непосредственное переживание горя.
Я еду к маме. Латифа уже давно там. Мы смотрим друг на друга и словно видим себя беспомощными детьми, брошенными на произвол судьбы. Мы плачем, никогда раньше мы не плакали вместе. Приходят знакомые и друзья, горестное известие распространилось быстро, как огонь в сухой траве. Многие почти сразу уходят, слишком сильна боль и слишком мала больничная палата, в которой утром умерла моя дорогая мама. Но я не могу уйти из этой палаты, я еще не могу покинуть маму, не могу и не хочу. Я должен оставаться рядом с нею.
И вот мы с ней остаемся одни. Вокруг зловещая тишина, до сих пор я не знал ничего подобного этой тишине. Я смотрю в окно, но из-за слез кажется, что стекла мутны. Я плачу бурно, но тихо, не так, как тогда, когда я семилетним мальчиком попал в эту же больницу с переломом ноги и лежал как раз в этой палате. Я снова смотрю в окно и на противоположной стене больничного здания вижу окна помещения, в котором несколько месяцев назад делал медицинский доклад для иностранных коллег. Мы с мамой наедине, я разговариваю с нею. Она слушает меня, и я прошу у нее прощения. Прошу простить меня за то, что я не всегда прислушивался к ее словам, и благодарю ее за то, что она всегда меня выслушивала и всегда была рядом, когда мне было страшно или когда я в чем-то сомневался. И вот она умерла, она недвижна, а моя душа потрясена. Мама меня прощает, я это чувствую.
Моя дорогая мама Зохра умерла. Нет больше нашей мамы.
Я говорю с мамой, слышу свой дрожащий голос. Я знаю, мои слова достигают небес, мои слова соединяют меня с мамой.
Потом я выхожу из палаты, в коридоре ко мне подходит доктор Фолкан Айкач. У него на глазах слезы, ему трудно смотреть мне в лицо. Его взгляд скользит по белым плиткам на полу больничного коридора. Всего два-три дня назад мы дали друг другу обещание, что позаботимся о наших матерях. Его мама лежала в моей клинике, моя мама – у него в отделении. Обещание, которое мы дали друг другу, невозможно было исполнить, мы оба это понимали, однако все-таки заключили союз в безнадежном деле. Мы оба сделали все, что было в наших силах, но победить болезнь мы не могли. Моя мама любила своего доктора, его мама любила меня. И оба мы потеряли матерей. Теперь мы с ним навсегда связаны.