больше нескольких секунд, потому что, когда очнулся, то комната все еще была полна дыма, сквозь который он слабо различил фигуру незнакомца, казавшегося ненормально, почти исполински высоким. Но это мог быть оптический обман, благодаря особенному свойству дыма увеличивать предметы, и когда дым рассеялся, то гость оказался не выше среднего роста. Он был пожилых лет, почтенной наружности, в восточном одеянии и в чалме темно-зеленого цвета. Он стоял с поднятыми вверх руками, говорил что-то громким голосом на языке, незнакомом Горацию.
Вентимор, все еще немного одурманенный, не удивился при виде его. Должно быть, г-жа Рапкин сдала, наконец, второй этаж какому-нибудь азиату. Он предпочел бы иметь соседом англичанина, но этот иностранец, вероятно, заметив дым, бросился к нему на помощь, что было по-соседски, и, вместе с тем, смело.
– Вы ужасно добры, что пришли, сударь, – сказал он, стараясь подняться на ноги. – Я не знаю точно, что случилось, но никакой беды не произошло. Я немножко разбит – вот и все. Кстати, вы, вероятно, говорите по-английски?
– Без сомнения, я говорю так, что меня понимают все, к кому я обращаюсь, – отвечал незнакомец. – Разве ты не понимаешь моей речи?
– Теперь вполне, – сказал Гораций. – Но вы сделали какое-то замечание, которые я не понял. Не будете ли добры повторить его?
– Я сказал: «Каюсь, о Божий Пророк! И никогда не вернусь к таким деяниям».
– А-а! – сказал Гораций. – Смею сказать, вы были несколько ошеломлены. И я тоже, когда открылась крышка сосуда.
– Скажи мне, это действительно твоя рука сняла печать, о чадо милосердия и добрых дел?
– Да, конечно, это я откупорил, – сказал Вентимор, – хотя не знаю, при чем тут милосердие, потому что не имею понятия о том, что было внутри.
– Я был внутри, – спокойно сказал незнакомец.
4. На свободе
– Значит, вы были в этой бутыли? – сказал Гораций мягко. – Как странно! – Он начал понимать, что имеет дело с помешанным азиатом, к которому надо было найти какой-то подход. К счастью, он оказался не опасным, хотя, бесспорно, был эксцентричен. Его густые волосы свисали в беспорядке из-под высокой чалмы на щеки ровного, бледно-ревенного цвета, седая борода падала тремя жидкими прядями, а продолговатые узкие глаза цвета опала, были широко расставлены слегка под углом, в них отражалось любопытное сочетание лукавства и детской простоты.
– Ты сомневаешься, что я говорю истину? Говорю тебе, что я провел бессчетные столетия в этом проклятом сосуде! Сколько времени, я и сам не знаю, ибо его нельзя исчислить.
– Я бы не подумал, судя по вашей наружности, что вы так долго пробыли в бутыли, – вежливо сказал Гораций. – Но, конечно, вам уже нужна перемена… Могу я спросить вас, если это вам не покажется нескромным, как вы попали в такое ужасное и неудобное положение? Хотя вы, вероятно, уже забыли за это время.
– Забыл?! – воскликнул тот и красноватый огонек сверкнул в его опаловых глазах. – Мудро было написано: «Пусть тот, кто ищет забвения, оказывает