стояла у окна со случайным томиком в руках вся в белом, а на голове красивая шляпа и ни одного волоска напоказ. Какого цвета у неё волосы, – подумал я, – вот тайна, которую я мечтаю разгадать. И с этой мыслью к моему телу вернулась жизнь – я ни то, наконец, вздохнул, ни то проглотил комок, что застрял у меня в горле. Но в эту таинственную минуту это обычное действие было так ни к месту и произвело столько шума.
Моя госпожа вздрогнула, и в промежутке, когда мысли о не сбыточном таяли, а мысли о действительном проявлялись со всей своей жестокостью, она крикнула обращаясь ни то еще к Господу, ни то уже ко мне «Действуй же наконец, мой господин!» В тот же миг я порвал пергамент и бросился бежать. О возвращении к себе (в апартаменты герольда) не было и речи – я не выполнил задание, я позволил себе нечто лишнее и непонятное. У меня не было никакой возможности объясниться со своим учителем, и в первую очередь, потому, что я ничего не мог объяснить себе самому. Я бежал, сам не зная куда. В конце концов, я оказался на конюшне, упал в сено и долго-долго ревел.
Я был разодран множеством чувств обрушившихся на меня. Тогда рядом с серебряной кобылой на черном поле рождалась моя душа. Тело не способно вместить столько чувств, хватает и тех основных, что составляют наше животное существование. Ум уже способен вместить, но не способен непротиворечиво их связать воедино. Чтобы преодолеть противоречия ум выстраивает иерархию, начинается либо борьба с телом, либо потакание ему. И только душа оставляет нам наше животное, как средство выражения возвышенного.
Чуть живого меня привели к учителю, я боялся взглянуть ему в глаза. Однако выяснилось, что я ни в чем не виноват. Моя госпожа взяла всю вину на себя, еще и сообщила о том, что своей выходкой так перепугала прекрасного юношу. Я ликовал – юношу! То, что прекрасный – это была фигура речи, штамп, я это понимал. Но ведь, ни мальчика, а юношу. С этого момента я не просто заразился, я серьезно заболел.
Я не мог думать ни о чем, кроме как о моей госпоже, о прекрасной Евгении. Тем более при дворе разразился страшный скандал, Евгения разорвала помолвку и герцог – её отец пообещал заточить непокорную дочь в монастырь. На какое-то время она стала свободной. Чем больше я думал о ней, тем более мне казалось, что все препятствия исчезли: возраст – она сама назвала меня юношей, помолвка – расторгнута, титул – теперь её титул: уже не герцогиня ещё не монахиня. Непреодолимые стена и ров, заполненный пламенеющей жидкостью меня уже не пугали, но заставляли мечтать о победе. Осталось только взять эту крепость.
Но чем больше я думал о себе и мечтал о ней, тем больше я понимал, что не достоин её. Я не мог похвастаться доблестью и смелостью, я не совершил ни одного путешествия и не выиграл ни одного поединка. Эйфория сменилась печалью, печаль тоской и унынием. Я перестал работать, потерял сон, аппетит. Евгения, Евгения, Евгения – её решительность, голос,