полюшке, травка,
Не тоскуй-ка, не горюй-ка
По молодцу, девка.
Окончив песню, запевала призадумался, из груди его вылетел тяжёлый вздох; чтобы заглушить сердечную грусть свою, он крикнул:
– Евсей! давай вина, потчуй молодцев и мне поднеси.
Вскоре бутыль была опорожнена; разбойники снова разлеглись на траве. Чуркин подозвал к себе поближе Никифора Иванова и сказал ему:
– Ну, говори, что хотел мне сказать, какая там у тебя работа есть?
– Дельце не плохое, казной можно раздобыться.
– А далеко отсюда?
– Нет, в Новой Купавне.
– Кого же ты заметил?
– Кабатчик там есть, Дмитрий Егоров, богач, страсть какой.
– Знаю я его, слыхал, он от моих ребят краденые вещи принимал, идол – каких мало, за рубль гривной только платил. Ты его как знаешь?
– В работниках жил у него, жох такой, хуже перца.
– А богат?
– Денег ворох, золота, да серебра целая шкатулка.
– Куда он её прячет?
– Под бочкой хоронит. Ночью никогда не спит, казну все стережёт, а днём дрыхнет.
– Семья велика у него?
– Нет: дочка Катерина, – девка уж большая, в кабаке торгует, – жена Домна, да ещё приживалка Севастьяновна, вот и все.
– Работника, небось, имеет? – допытывался Чуркин.
– Как же, без него не обходится, а сам, что твой богатырь какой, подкову разгибает.
– Ничего, видали мы этих богатырей, да на тот свет живо отправляли. Вот ещё что, где он спит?
– В сеннице, в десяти саженях позади двора.
– А запирается?
– Нет, так спит.
Допрос этот производился среди мертвого молчания разбойников, которые, притаив дыхание, смотрели на Никифора и ловили каждое его слово. В особенности внимателен был Сергеев; он с какою-то жадностию глотал слова Никифора и как бы от нетерпения ворочался с одного бока на другой. Чуркин, выслушав Никифора, немножко призадумался, вероятно, составляя в уме план, как приступить к совершению злодейства.
– Ну, что ж, Василий Васильич, приказывай, что делать? – обратился к атаману Сергеев.
– Надо дело сделать, вот что думаю: казна наша поистощилась, пополнения требует.
– Когда же скажешь?
– Сегодня, как смеркнется, пожалуй, и в дорогу.
– Надо топор с собою захватить, из пистолета бить днём, да ещё среди деревни, дело не подходящее.
– Верно говоришь. Евсей, сбегай ко мне в дом, да возьми у отца большой топор, он на дворе, в заборе находится.
Евсей вскочил на ноги, потёр рука об руку и сказал:
– Давненько без дела сидим, хотя бы немножко чем позабавиться.
– Беги проворней, нечего по-пустому языком-то болтать, – заметил ему Сергеев.
Разбойники, дождавшись сумерок, снялись с своего урочища и цугом потянулись по направлению к Новой Купавне.
– Топор ты под халат убери, – заметил Чуркин Никифору, – да не теперь: в лесу некому увидать, а после, когда минуем его.
– Разиней-то всё не будь, на всяком месте держи