для такого слова, как «монах». Я был хорошо знаком с монахами по книгам, видел их длинные одеяния, их выбритые макушки, их великолепных огромных собак с бочонками бренди на шее, неустанно извлекающих несчастных путников из снега7. Единственным псом, обитавшем при местном монастыре, был ирландский терьер, и милые люди, которым он принадлежал, и которые, одновременно, принадлежали ему, носили неприметную одежду и отращивали бакенбарды. Однажды, когда я бродил поблизости, как всегда, в поисках чего-то неведомого, меня, как старого друга, пригласили зайти. Гостеприимно провели в маленькие комнаты, полные книг и картин, не обезображенные многочисленными кружевными салфеточками, показали часовню, устремленную ввысь, полную тишины и легкого аромата, в которой я почувствовал себя, как дома и в гостях, одновременно. Покормили в трапезной, где на небольшом возвышении стоял длинный стол, и где все, сделанное из дерева, было чисто выскоблено, не выкрашено и благоухало лесом, из которого и пришло. Я долго берег в себе потом ощущение чистоты и свежести, словно умылся прохладной весенней водой. Большое выметенное пространство, красная черепица и дубовые скамьи, создававшие уют, не нуждавшийся в мягкой обивке…
Но, в то утро я искал одиночества и не мог наносить дружеские визиты. Что-то, однако, в этом месте перекликалось с моим настроением, и я решил подойти к монастырю с задней стороны, где аккуратный огород переходил в неожиданный обрыв. В ту пору я еще не был знаком ни с самой готикой, ни со словом, ее обозначающим, и все же, архитектура этого строения каким-то образом поддерживала меня, сопереживала мне в час уныния. Я задумчиво разглядывал низкое, серое сооружение и думал о милых людях, населявших его, о том, как счастливо проводят они дни, как резвятся с ирландским терьером, их равноправным другом. Я вдруг вспомнил то необычное выражение, свойственное их лицам, словно общая цель, общее дело объединяло их, и для достижения этой цели им нужно было лишь исполнять простые и понятные обязанности. Я вспомнил еще и то, что говорила о них Марта, что они «творят добро». Я имел смутное представление об их самоотречении и самопожертвовании, и потому в глубине моей страдающей души возникла пленительная идея. Карьера военного и жизнь пирата показались мне в ту же секунду надуманными, примитивными и бессмысленными. Именно этот путь, путь отшельника, должен был стать моим призванием и моей местью. Что ж, путь этот был суров, так писали в книгах, на нем мне уготован черствый хлеб и власяница. Я дам обет, бесповоротный, леденящий кровь обет, и буду ждать в исповедальне за железной решеткой. Железная решетка была самым необходимым элементом в моих фантазиях, я мечтал, как по другую ее сторону, выстроятся в очередь все мои родственники. Мысленно пробежавшись по списку, я отметил, что вся банда в сборе. Печальные взгляды, грустные признания.
– Мы поняли, как ошибались, –