вздохнула Евдокия, воротясь в избу. – Или – в усадьбу, на конюшню, к лошадям… Девке скоро двенадцать, а будто малая, всё носится с ребятнёй по округе… Отцова твёрдого слова, да пригляду за ней нету… Фёдор, как ушел семь лет назад на промысел, так и сгинул. Ни слуху и ни духу от обормота, прости мя господи! Может, какая другая этого дурня захомутала…»
Евдокия Матвеевна прошлась по избе, прижала вечно зябнущие пальцы к боку ещё не успевшей застыть печи.
Всё сегодня валилось из рук.
Заказ молодого барина на складень в приусадебную часовенку уже неделю лежит нетронутым. Только лицо досок отгладила да основу нанесла.
От нового батюшки из Тарусова, где на Спаса Медового в прошлом годе церкву поставили, еле отбрыкалась – отдала для начала два списка с икон Ново-Никольской церквы. Слава богу, что архимандриту из города чем-то они не глянулись. Денег, правда, обратно не стребовал, но битый час пенял своим козлиным голосом… Уж лучше б деньги забрал!
А вместо отвергнутого привёз, Игнатьич рассказывал, из самой Сергиевой Лавры, чуть ли ни целый иконостас… Ну, иноков на послушании там много – есть, кому малевать.
А она тут, верст на пятнадцать в округе, одна. Доски подбери и огладь – одна. Краски растереть – одна. Навощить основу – одна тож! Даже кисти мастери – и то одна! Благо – пострелёнок Игнатьича – Ванька – забежит в кои разы: «Тёть Евдокия, вам батяня тут хвостиков беличьих передать просил. Говорит – упругие хвостики, те самые – для кистей-то! Да сказал ещё, что хорошую сосновую колоду из лесу приволок. Да большие чурбаки, что с хозяйской липы, которую ещё по весне в усадьбе спилили, уж совсем высохли. Так Вы уж зайдите когда, он Вам их на доски разделает, вот… А Глашка где? Можно, к нам – у нас котятки уже глазки открыли, и из блюдечка сами пьют, а?»
Стёкла в окне тревожно дзынькнули, и стало слышно, как по деревенской улице громыхает большущая телега лесника.
«Чёй-то рано сегодня Алексей от барской усадьбы воротился, – как-то отстранённо пронеслось в голове Евдокии. Она подошла к столу, села на край лавки и, откинув с оглаженной доски льняное полотенце, прошлась ладонью по еще пока белой тёплой поверхности дерева… Посмотрела на ходики с кукушкой – Федин подарок. «Сегодня, после захода и начну. Пора уж».
И, уронив голову на доски – словно освободившись от какой-то внутренней тяжести – спокойно уснула…
…Вот она с Федей у барской конюшни. Снег скрипит под валенками хозяйского конюха, тот, явно красуясь, важно вышагивает вокруг расписных резных саней. А она – в этих самых санях сидит – как барыня какая! Как же! Сама сани расписывала-то!
И Федька – довольный! Сияет весь! Щёки красные с морозца – ах, какой он у неё красавец!..
Вот скрипучий голос повитухи – бабки Ульяны, и дух от зажженных в бане свечей, расплывающихся в огненно-радужные круги от навернувшихся от счастья слёз… Девочка! Девочку родила!
О, какой голосок! «Певуньей будет», – улыбается повитуха… Чувствуется – где-то там, за дверью, мается Фёдор, ждёт…
Вот бабка Ульяна отворяет низенькую дверь, входит Федя. Смущённо, как-то боком, берёт орущий свёрточек – и тот враз успокаивается.