здесь. Вы видите, все в порядке, я дам ему еще лекарства, когда придет время, а сейчас пусть он спит.
– Он придет в себя, когда перестанет действовать опиум, который вы ему дали! Я останусь здесь, а вы идите и ложитесь спать, если хотите! Я буду с ним, пока он не очнется, и я не увижу своими глазами, что ему стало лучше, и жар отступил! ― Я была непреклонна, и Риккардо не стал спорить.
В комнате было слишком темно, свет догоравшей свечи бросал жутковатые тени на стены и делал еще острее тонкие черты лица больного. Чтобы избавиться от неприятного ощущения мрака, я раскрыла на окнах плотные портьеры. Хоть ночь и была темной, но все же бледный свет луны просочился в комнату сквозь огромное окно и сделал ее светлее.
Обернувшись, я увидела, что Карло смотрит на меня. Не мимо и не сквозь меня: опиум отпускал его. И впервые мне стало неловко, я вела себя, будто одержимая, и вот оказалась ночью в спальне наедине с чужим человеком. Только вот чужим я его не считала и за бесконечные минуты и часы, наполненные мыслями о нем, привыкла воспринимать его как… Мои щеки заполыхали, а сердце затрепетало.
– Роксана?!… ты здесь? ― он приподнялся на постели и протянул ко мне руку, словно звал подойти.
Я тихо подошла и присела на край кровати, моя рука оказалась в его. Казалось, что он не верил в мою реальность.
– Карло, это я! Ты заболел, и я пришла тебя проведать.
С минуту он молча блуждал по мне взглядом, а потом устало опустил голову на подушку:
– Я ничего не помню… что случилось?
– Риккардо сказал, что ты подхватил простуду, он дал тебе лекарство, чтобы ты спал. Не волнуйся, завтра все пройдет.
Его пальцы все еще цеплялись за мои, как будто боялись отпустить. Я потрогала его лоб, он был еще очень горячий. Сколько я просидела возле него, час или три, я не знала, потому что совсем потеряла счет времени. Глаза мои слипались под мерное тиканье часов… Вдруг я услышала слабый шепот:
– Я так ждал, что ты придешь, а тебя все не было… ― каждое слово давалось ему с трудом, я еле слышала, что он говорил.
– Карло, молчи! Тебе не нужно разговаривать! Постарайся уснуть, ― я шептала слова утешения, словно успокаивая больного ребенка.
Карло был таким беззащитным сейчас, что хотелось укутать его нежностью, и я так переживала, что не смогла сдержать слез. Меня пугал цвет его лица, на котором горел лихорадочный румянец, а когда он открывал глаза, в них отражался свет свечи, но Карло будто не видел его. Он то замолкал, проваливаясь в свою болезнь, то вновь приходил в себя. Мое присутствие, по-видимому, он воспринимал, как болезненный бред. Сама я находилась в странном состоянии, как будто растворившись в этой тишине и мраке комнаты. На всей земле сейчас не было никого, кроме нас двоих и страшной болезни, отнимающей у меня моего Карло. Я стала молиться. Зажав в руке крестик, я обещала Деве Марии, что всю жизнь буду безвозмездно расписывать храмы, что я согласна на все, лишь бы Карло поправился.
– Роксана, ― вдруг позвал он.
– Что,