Лео Певзнер

Там, где мы есть. Записки вечного еврея


Скачать книгу

верхушка боялась как огня – советский народ должен быть монолитным.

      Тем не менее, с 1971 по 1979 годы эмиграция выросла почти в четыре раза: с 13 до 51 тыс. человек. Соглашение между Соединенными Штатами и Советским Союзом в тот период больше походило на обмен: вы продаете пшеницу кормить нас, а мы разрешаем евреям выезд из страны. Таким образом, евреи служили разменной монетой в советско-американских отношениях. Разрешения давались с условиями: должно быть формальное приглашение от какого-то родственника из Израиля, а также выезжающий не должен был иметь доступа к закрытой информации в течение пяти лет. Последнее использовалось властями как предлог не давать выездную визу тем, кого они хотели наказать. В 1982 г. власти, однако, резко сократили эмиграцию, заявив, что те, кто хотел уехать, уже уехали. Никто и предположить не мог, что эта намеренная остановка будет последней перед прорывом широкого потока отъезжавших, начавшимся в самом конце 80-х и ослабевшим только в конце девяностых годов.

      Причиной остановки эмиграции начала восьмидесятых было ухудшение отношений с Соединенными Штатами в связи с советским вторжением в Афганистан. В 1981 году пришел Рональд Рейган, новый президент Соединенных Штатов, более решительный и сильный, чем его предшественник Джимми Картер. Его язык по отношению к Советскому Союзу был прямой: «империя зла» и «коммунизм это печальная и чуждая глава истории человечества, последние страницы которой сейчас пишутся». Политика Рейгана сыграла критическую роль в разрушении коммунизма как мировой политической системы. Импорт пшеницы в СССР был переключен с США на Канаду, и большинству из подавших заявления на выезд стали отказывать. Так появилась целая категория «отказников», потерявших в результате этого работу, положение в советском обществе и зарабатывавших на жизнь работой в кочегарках и на погрузках-разгрузках.

      Решение, которое большинство русских евреев должны были принять, было самым важным и, может быть, самым трудным в их жизни. Оно было особенно трудным, если тебе за сорок, если ты имел привычную работу, круг друзей и знакомых, квартиру – в общем, все то, что определяет устоявшийся стиль жизни. В начале семидесятых только самые решительные шли на это. Все остальные только дискутировали: ехать-не ехать. Многие из старшего поколения, особенно прошедшие войну, были настроены критично по отношению к отъезжавшим, и это иногда принимало драматический оборот, когда уезжали их дети с внуками. В критическом для таких ветеранов выборе – страна или дети, они чаще всего выбирали детей и эмигрировали вместе с ними. Я также знаю русских людей, которые говорили своим друзьям-евреям: если у вас есть такая уникальная возможность, то почему бы ею не воспользоваться. В общем, во многих еврейских умах царила большая сумятица по поводу возможности отъезда.

      Для русских евреев пришло время определиться, будут ли они жить в стране, где родились, или покинут ее, вступая в неопределенное для себя будущее. Два противоположных голоса боролись