красавец якут. – Ребеночка ей… Ты уж ради спасения постарайся…
Якуты и не такое говорят вслух, им прощается, и хоть женщины – юкагирки смутились и покраснели, в тордохе все – таки стало легче дышать.
Сайрэ остался серьезным.
– Ты – посторонний, тебе можно куражиться, – сказал он. – А мне не до этого. Нужно спасать ее. Надо сознание ей поддержать. Может, такого случая не представится больше…
Мельгайвач насторожился, опять поставил так и не выпитую кружку на стол.
– …Я тут не все правильно понимал, – продолжал Сайрэ. – А вот поговорили – и вижу теперь, что иной раз хочешь сделать добро, а получается зло. Мне жена разве была нужна? Люди ведь так решили. А я о душе ее заботился, уберечь хотел. И была она мне вроде дочки. Даже с помешанной мне легче жить: старый и одинокий я… А получилось, что от духов сберег, а вот о женской беде и не думал. Пурама насчет этого зря говорил – ей в то время все равно жениха не было. Не ловил я ее, как рыбу сетью, а если бы хотел внушить ей смирение, так внушил бы, наверно… Смертные муки я перенес – думал, что пропустил духов. Не пропустил – ты, Токио, освободил меня из объятий медведя. Как же это надумал – то Мельгайвач заехать к тебе и взять на свою добрую нарту?!
Старик помолчал, поковырял пальцем в трубке и продолжал:
– Мне утешение есть – люди хоть не осудят. Бог – то, конечно, все и без этого видел. Только утешение – то мое горше медвежьей желчи: к беде привязан, а избавлять от нее другие должны. И помогать – то теперь боюсь. А ну, как обратно введу ее в злость? Может, случится и хуже – как ты, Митрэй, говорил: спохватится – гостя нет, опять я один – и еще руки на себя наложит… Мельгайвач, ты, может, задержишься на день – другой? Я человек небогатый, но все, что ты потеряешь за эти дни, я восполню. Насчет этого не беспокойся…
Чукча бросил на старика непонятный взгляд, ничего не ответил и спокойно потянулся за куском холодного мяса. А Сайрэ настороженно, помолчал, подумал и еще раз попросил:
– Только бы поддержать здоровье ее… Дня на два остался бы, Мельгайвач?
– Хорошо, – подал голос Токио, – скажем, задержится он, легче ей станет. А что будет дальше?
– Лишь бы поправилась. А потом можно бы ее отпустить. Я согласен на все. Жалко ведь – молодая, красивая…
– Ну вот это уже настоящее сердце высказалось! – облегченно воскликнул Токио.
– Гык, отпустить! – вырвала изо рта трубку Тачана. – А куда же она пойдет? У нее что – свой тордох есть? Кто ей поставил, где он – покажите мне?
– Женщины, спит Пайпэ или не спит? – очень спокойно спросил Сайрэ, будто тетка ничего особенного не сказала. – Спит? Пусть спит, хорошо. Говорить надо бы тише… Пусть она у меня пока поживет – вместо дочери. Отдельный полог поставлю. Ей скажем правду: все мы хотели от духов ее уберечь, уберегли – а теперь она может жить, как захочет. Постараемся, так найдем ей молодого мужа. И добром кончится все. Ну, а мне от этого и в одиночестве помереть будет