Алексей Поляринов

Центр тяжести


Скачать книгу

и, щурясь, посмотрела на меня: – Что такое? Плечо болит, да?

      – Нет. То есть да, но я не об этом. Я хотел сказать, что больше не буду.

      – Это не может подождать до утра?

      Я помолчал, набираясь смелости.

      – Я тоже хочу быть пацифистом, как ты, мам.

      – Пацифистом? А, это хорошо. – Она зевнула. – Это все? Ты за этим пришел?

      – Да.

      – Что ж, я рада, что мы все выяснили. Иди, ложись спать, завтра поговорим об этом, хорошо?

      Она выключила ночник и повернулась на бок. Я постоял немного в темноте – и снова включил ночник. Мама открыла глаза и, щурясь, посмотрела на меня.

      – Ну что еще?

      – А что обычно делают пацифисты? – спросил я.

      Она терла лоб ладонью.

      – В смысле «что делают»?

      Я пожал плечами:

      – Ну, маляры красят заборы, военные воюют, а пацифисты – они что делают?

      Мама задумалась:

      – Да, в общем, ничего.

      – Как это «ничего»? То есть если я весь день лежу на диване и ничего не делаю – я пацифист?

      Мама вздохнула.

      – Нет, если ты весь день лежишь на диване – ты лентяй, а не пацифист.

      – А в чем разница?

      Она потянулась к ночнику и погасила свет.

* * *

      И все же дед мой – даром что военный – никогда не ассоциировался у меня с оружием. Он пах не порохом, а проявителем. В подвале его дома располагалась фотолаборатория, где на веревках, как белье, при свете тусклых темно-красных – иногда зеленых – фонарей сушились фотографии. Бабушка не любила заходить туда – подвал напоминал ей «логово серийного убийцы». А я наоборот – хотел там жить. И дело даже не в искусстве фотографии – хотя и мысль о том, что время здесь остановилось, испуганное вспышкой объектива, приводила меня в восторг. Больше всего я любил сам процесс проявления: дед постепенно приобщал меня к ритуалу – сперва я просто наблюдал, сидя в углу на старой, хромой табуретке; потом он доверил мне ракель – я должен был снимать остатки влаги с проявленной пленки. «Снимай осторожно, не дави – поцарапаешь». А дальше – высший пилотаж: работа с фотоувеличителем и реактивами, выбор степени зернистости и прочее. Сложнее всего – поймать мгновение. Я запорол немало снимков, пытаясь с помощью секундомера рассчитать время выдержки – и каждый раз получал слишком контрастные, мертворожденные изображения – лица приобретали черты манекенов, восковых фигур. Они снились мне в кошмарах – как если бы и собственные сны я слишком долго держал в проявителе.

      У каждого фотографа есть своя тема. Кто-то снимает портреты, кто-то – пейзажи, кто-то – натюрморты. Дед любил снимать руки. Точнее, кисти рук. У него была целая серия снимков такого рода.

      – Если глаза – это зеркало души, то ладони – карта характера, – говорил он. – Смотри.

      Он выкладывал на стол фотографии. На одной: хрупкое запястье, ветвление вен под тонкой кожей, длинные, очень длинные пальцы. На другой – рука сжата в кулак, костяшки неровные, квадратные. Обе фотографии были черно-белые, но я все равно отчетливо видел, насколько бледна и нежна кожа на первом снимке; кулак же, напротив,